— Да. Ты рад?
— Да. Пожалуй, да.
Напряжение спадало с него на глазах; его тело облегченно расслабилось.
— Ты расстаешься со мной без сожаления?
— С огромным сожалением. — Он поджал губы, стараясь принять грустный вид. Но грудь его распирало от радости.
— Я тоже.
— То, что ты не взяла денег от Мэрион, достойно восхищения.
— Согласна. Я сама собой восхищаюсь. Ты на ней женишься?
— Ни в коем случае.
— Она показалась мне довольно интересной.
— Chacun à son goût,[1] как сказал бы бедный Хэнк.
— Не знаю, что это значит.
Он посмотрел поверх нее на этажерку, где стоял китайский фарфор, который она так усердно разыскивала и покупала.
— Что ты решила забрать?
— То, что называется «личные вещи». Платья, твои подарки. Бет взяла стереосистему.
— Можешь оставить себе «тойоту». Ты ведь из-за меня продала свой пикап.
— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны.
— Хочешь еще что-нибудь взять?
Она с улыбкой обвела глазами комнату, пока он поудобнее усаживался на стуле и только что не посвистывал, демонстрируя полное безразличие.
— Нет, не хочу.
— Ну, хорошо.
— Кто будет подавать в суд — я или ты?
— Подавай ты, — быстро ответил он. — Я оплачу все судебные издержки.
И снова она сказала ему спасибо.
Он встал, подошел к камину, посмотрелся в висящее над ним зеркало. Он как будто уже похудел на несколько фунтов. Провел бессонную ночь?
— Итак, все кончено. Мы оба проиграли, — сказал он нараспев. Вид у него был блаженно-счастливый — как в тот вечер, когда она сказала ему, что согласна выйти за него замуж.
— Ты прав. Послушай, я хочу, чтобы ты знал: Бет мне все рассказала.
— Что рассказала?
— Все.
— Что «все»?
— Я не собираюсь ничего предпринимать, не волнуйся. Самое лучшее для Бет — поскорее забыть, что произошло. Но я просто хочу, чтобы ты знал, что я знаю — и что ты вызываешь у меня только презрение. — Усталая маска сползла с ее лица, голос дрогнул. — Правда, я знаю, что она тоже не без вины. Все мы не без вины. Включая тебя.
— Понятия не имею, о чем ты, — сказал он, — но все равно спасибо за откровенность.
— Вообще-то ты правильно делаешь, что не признаешься. — Опять этот усталый, умудренный жизнью голос. — Надеюсь, Бет тоже постарается стереть это из памяти.
— Она здесь?
— Ты что, спятил? — Небольшой срыв.
— Тогда прощай. И прости. — Он повернулся и пошел к дверям, ступая на пятки; пальцы у него непроизвольно сжимались и разжимались — он еле сдерживал восторг.
Пронесло! Свободен! Он быстро кивнул ей и почти выбежал вон.
Она представила себе, как он шагает по Парк-авеню упругой походкой, раскинув руки, и радостно возвещает на весь мир: «Наконец я от нее избавился! Из-ба-вил-ся!»
Через десять дней она продала подаренный им жемчуг (он оказался, как она обнаружила, не от Картье: от Картье была только коробка), сняла со своего банковского счета все деньги и арендовала обширное, более выгодно расположенное торговое помещение, владелец которого недавно умер. Услышав о большой оптовой распродаже в Нью-Йорке, она решила не тянуть с открытием и купила столько товару, чтобы хватило и на остаток июля, и на август.
Она назвала магазин «Новый приют гурмана». Девочки помогли ей покрасить все внутри, смонтировать прилавки и оборудовать витрины.
Когда Сара красила потолок, она упала со стремянки и сломала ногу. Поскольку у Синтии было туго с наличностью, ее мать вызвалась оплатить счет хирурга-орто-педа. Синтия после замужества запустила выплаты по медицинской страховке и забыла оформить новую. После несчастного случая с Сарой ей пришлось вернуться к прежним мелким делам и заботам — впрочем, она воспринимала их спокойно, без раздражения. Она даже заключила договор о страховании жизни, чего раньше никогда не делала.
Как-то днем она встретила в супермаркете Эла Джадсона: он толкал перед собой тележку, нагруженную консервами для кошек и пакетами для кошачьего туалета. Неужели он завел кошку? Нет, ответил он, усмехаясь.
Значит, он завел новую подружку.
И что теперь? Да ничего.
В августе торговля у Синтии шла на ура. Новое местоположение магазина оказалось очень удачным. Она подняла цены и стала продавать больше. Бет подыскала себе работу — давать уроки танцев в дневном летнем лагере для девочек — и приходила в магазин в конце дня, как раз к вечернему наплыву клиентов, возвращавшихся с пляжа. Сара ковыляла в своем гипсе, продавая печенье и сладости собственного приготовления. Раньше Синтия не разрешала девочкам помогать в магазине, боялась, что не сможет держать их в руках. Но все получилось, и получилось хорошо. Покупатели были просто очарованы этим светловолосым семейством, их прелестным магазинчиком и их прелестными улыбками.
Настроение у нее было на удивление ровное. Оказалось, что для хорошего самочувствия достаточно жить в мире с самой собой. И она каждому могла бы пожелать хоть раз в жизни принять правильное решение.
Кроме того, предаваться тоске и одиночеству было просто некогда. Ее переполняли планы на близкое и далекое будущее, и она подумывала о том, чтобы открыть еще один магазинчик в Гринпорте. Когда она заехала в банк разузнать о возможности получить ссуду, управляющий гарантировал ей финансовую поддержку. Банк в нее поверил, и это очень ее вдохновило. Она решила отметить событие и пригласила мать на праздничный ужин. Они открыли бутылку шампанского — последнюю из того ящика, который прислал ей Клэй всего год назад. Миссис Мур выкурила полпачки сигарет и съела все, что подала на стол Синтия.
Мало-помалу она начинала склоняться к тому, что Синтия поступила правильно и даже умно, отказавшись взять деньги у Мэрион. После ужина, за чашкой кофе, она решила подбодрить дочь: она молодая, красивая женщина, и у нее все еще впереди.
— Ты хочешь сказать, что я еще могу найти себе другого мужа? По-настоящему кого-то полюбить? — Синтия от души расхохоталась, как девчонка радуясь сползла с ее лица, голос дрогнул. — Правда, я знаю, что она тоже не без вины. Все мы не без вины. Включая тебя.
— Понятия не имею, о чем ты, — сказал он, — но все равно спасибо за откровенность.
— Вообще-то ты правильно делаешь, что не признаешься. — Опять этот усталый, умудренный жизнью голос. — Надеюсь, Бет тоже постарается стереть это из памяти.
— Она здесь?
— Ты что, спятил? — Небольшой срыв.
— Тогда прощай. И прости. — Он повернулся и пошел к дверям, ступая на пятки; пальцы у него непроизвольно сжимались и разжимались — он еле сдерживал восторг.
