«Возлюбленные мои! – торжественно провозгласил викарий. – Сегодня мы собрались...»
Я никак не могла выбросить из головы это. Даже при взгляде на Хелен и Чарли, блаженно улыбавшихся друг другу у алтаря в день своей свадьбы, через две недели после ужасного происшествия на радио «Лондон», жуткие картины не стирались из памяти. «Возлюбленные мои... «То же самое говорил викарий на похоронах дядюшки Перси, в четверг... Какой шок. Какой ужас. Жуткий, убийственный кошмар.
Вздохнув, я попыталась отвлечься, изучая расписание церемонии: «Церковь Святого Иоанна, Холланд-Парк, Лондон. Суббота, 14 февраля». В нижнем левом углу было написано: «Хелен», а в правом: «Чарлз». В церковь набилось много народу. На улице стоял жуткий мороз, падал снег, и все гости оделись по-зимнему.
Как я ни пыталась сосредоточиться на свадьбе, чудовищные события на работе то и дело вставали перед глазами. Полиции не потребовалось много времени, чтобы выследить Роберта: он допустил серьезную ошибку – указал на конверте свой адрес и телефон. Полицейские нанесли ему визит и упрятали в каталажку. Давая показания, он признался, что даже не думал травить дядюшку Перси. Это была роковая случайность. Он намеревался убить Мелинду – в наказание за то, что та его игнорировала.
«Я любил ее, – заявил он полиции. – Любил, несмотря на скрипучий голос и дефект речи, несмотря на чудовищные фактические ошибки. Но она не ценила мою преданность. Принимала ее как должное, не ответила ни на одно из моих девяноста четырех писем. Вопреки жестокому отказу я продолжал любить, но не мог терпеть дольше. Это было преступление страсти, – с видом специалиста добавил он. – Поэтому, если повезет, отделаюсь парой лет».
Бедный дядюшка Перси. Роберт начинил ликерные вишенки цианистым калием. Смерть наступила мгновенно. Но какая ужасная смерть... Все мы чувствовали себя отвратительно. Такой дружелюбный человечек. Разумеется, Мелинда была убита горем, просто обезумела. Она обожала сэра Перси. Как-никак, родная кровь. Любимый дядя. И что самое важное, ее покровитель. Мне казалось, что в крематории Патни она проливала слезы не по дядюшке Перси, а по своей дальнейшей судьбе.
Все мы задавались одним вопросом: что же теперь будет? Шок уступил место страху за будущее радио «Лондон». Джека вызвали на экстренное собрание совета директоров, где было решено, что пока на радиостанции все останется без изменений.
Позже в тот же день мы собрались в комнате для переговоров, и Джек развеял наши опасения.
– Слава богу, – бормотала Мелинда. – Думаю, нужно оставить все как есть... В знак уважения памяти дядюшки Певси. Он хотел именно этого, – проникновенно продолжала она.
Джек многозначительно промолчал. Никто из нас не готов был сказать что-то определенное. Будущее представлялось нам хрупким и запутанным, как паутина. Нельзя было исключать, что у радио «Лондон» появится новый владелец. Мы все могли лишиться работы. Появление нового собственника, заботящегося только о рейтингах, грозило закрытием радиостанции или превращением ее в музыкальную. Могло произойти что угодно. Мы были ни от чего не застрахованы. Естественно, история попала в газеты. Более того, она вызвала целую бурю. «Отравление колготочного барона!» – кричали заголовки «Сан». «Убийство короля колготок!» – трубила «Мейл». Некрологи сэра Перси в «Телеграф» и «Таймс» извещали, что «мир лишился дальновидного бизнесмена», чей вклад в чулочно-носочную индустрию трудно переоценить. «Человек, который взобрался по карьерной лестнице в женских колготках», – сообщала одна из публикаций. «Он всегда находил нужную зацепку», – заявляла другая. «Сэр Перси повидал чулок больше, чем Санта Клаус», – воздавала должное третья. Бедный, бедный дядюшка Перси. Ему было всего шестьдесят четыре. Как печально. «А ведь яд предназначался Мелинде», – подумала я с каплей сожаления.
Поправив меховую шапку, я тайком оглядела собравшихся. Никогда еще не была в этой церкви. Бурые кирпичные стены собора в раннеанглийском готическом стиле снаружи почернели от выхлопных газов и кислотных дождей, но внутри они радовали глаз кремовой краской, казавшейся особенно теплой в ярком свете, который заливал все вокруг. Два ряда скамей из красного дерева явно стояли тут со времен незапамятных. После «Кошмара невесты на улице Вязов» я еще ни разу не была на свадьбе. Хелен сказала, что поймет, если я не захочу присутствовать при венчании, но мне ни за что не хотелось пропустить такое событие. В конце концов, это я положила начало цепи случайностей, которые привели к бракосочетанию Хелен и Чарли. Точнее, не я, а Доминик. «Опять сработал „эффект Доминика»», – с горечью подумалось мне. Нет, его на свадьбу, естественно, не пригласили. Мне стало интересно, хватит ли у него смелости венчаться с Вирджинией Парк в церкви и придется ли ей тоже надеть платье от Нила Каннингема? Интересно, сколько стоит их свадебный обед? Больше двадцати восьми тысяч? Денег у нее куры не клюют, так что, может, и больше. И предложил ли Доминик ее отцу оформить всеобъемлющий страховой полис на случай катастрофы? Хватит ли у него наглости произнести речь? А если хватит, что он будет говорить?
Позади, на балконе, пел хор. «Да пребудет со мной Господь». И я подумала: «А как долго еще со мной пребудет Доминик?» Мне вдруг захотелось нажать кнопку перемотки, как при редактировании репортажа, и промотать всю боль, все отчаяние. Увы, я не могла этого сделать. Я сознавала, что осуждена сносить тяготы в реальном времени, терпеть минуту за минутой, день за днем, пока понемногу боль не утихнет сама собой. Я взглянула на цветы. Разумеется, Хелен сама составляла букеты. Красные цветы в честь Дня святого Валентина. По обе стороны ступеней, ведущих к алтарю, красовались великолепные гирлянды из алого амариллиса с белыми пятнами крупных орхидей. К концу каждого ряда скамей Хелен привязала букет красных садовых лютиков. Букет невесты был из алых роз, и она специально сделала его попышнее, чтобы прикрыть выпирающий живот. «У Хелен „Большие надежды»», – с улыбкой, горькой и сладостной, подумала я[73].
Эмбер сегодня утром была в плохом настроении, и неудивительно, ведь она видела, как я собираюсь. Однако, распечатав почту, кузина повеселела: ей прислали валентинку, на которой была нарисована черная кошечка. Эмбер пробежала открытку глазами и прыснула.
– Как мило, Минти! – сказала она. Я удивленно подняла голову, прекратив жевать тост. – Спасибо, что подумала обо мне, – пояснила Эмбер, тихонько рассмеялась и покачала головой. Потом протянула мне открытку.
«Для Эмбер, с любовью и тысячью поцелуев от маленького котенка», – гласила надпись на открытке. Внизу было несколько крестиков и четыре отпечатка кошачьих лапок.
