Здесь же, в Брадфорд-цирке, она была королевой, живой легендой… Ей так же, как и Джоко, нравилось быть «большой лягушкой в маленьком болотце». Впрочем, выражение «маленькое болотце» постепенно потеряло свою актуальность. Начиная с 1927 года Брадфорд-цирк переживал период своего небывалого подъема и уже на равных конкурировал с гораздо более крупными цирками.
К тому же Мара имела в этом цирке и финансовую заинтересованность. Когда мистеру Сэму понадобились деньги, она купила у него «зимние квартиры». И теперь ей принадлежали земли вблизи Орландо, где цирк стоял зимой. Маре нравилась мысль, что она землевладелица, к тому же та небольшая рента, которую платил ей цирк, была неплохим подспорьем зимой.
Через год после смерти Джейма Мара обзавелась и любовником, молодым журналистом, который как-то приехал брать у нее интервью. Он был красивый, веселый, она смеялась его шуткам и он удовлетворял все ее физические потребности, но… каждый раз после свидания с ним Мара ощущала себя душевно опустошенной, а потому очень скоро они расстались. Кланки, ставшая еще более прямолинейной, не скрывала своего крайне отрицательного отношения к этому альянсу, а Джоко избегал Мару все то время, пока продолжался ее роман, и даже не приходил поиграть с Викки, пока не узнал, что журналисту наконец дали отставку.
Зимой Мара несколько раз ездила на выступления, чаще всего в Нью-Йорк. Конечно, ей жаль было расставаться с дочкой, но гонорар предлагали слишком щедрый, чтобы от него легко было отказаться.
А запросы Мары все росли и росли — особенно в том, что касалось ее туалетов. Она обожала поехать в какой-нибудь дорогой-предорогой магазин и скупить его чуть ли не весь. При этом она каждый раз вспоминала тот день, когда кумпания выставила ее из табора в чем мать родила.
Кланки, да и другие женщины в цирке, имели от этой ее безумной страсти к тряпкам свою собственную выгоду. Когда Мара видела, что шкаф опять не закрывается из-за обилия одежды, она отбирала надоевшие ей вещи и раздавала всем желающим. А потом, видя других девушек и женщин в своих платьях, туфлях и шляпках, она испытывала некое тайное удовольствие, вспоминая, как она сама когда-то ходила в обносках матери, а позднее — в перешитых юбках Берти.
Денег ей пока хватало. Однажды она показала Джоко последние присланные маклером счета, и Джоко, с интересом изучив их, воскликнул:
— Слушай, да ведь ты, оказывается, миллионерша! По крайней мере, на бумаге.
— Я собираюсь стать еще богаче. Более того, я считаю, что и тебе пора перестать тратить деньги на разных шлюх и азартные игры и начать думать о будущем. Ты со мной не согласен?
— О будущем … Это слово как-то не очень подходит ко мне. Но ты права. Я же не могу работать вечно. Хорошо, что я еще до сих пор справляюсь с моим номером. Еще немного — и моя песенка спета.
Мара пристально взглянула на него, пораженная внезапной тоской, прозвучавшей в его голосе. Морщины на лице делали его старше, чем он был на самом деле. Откуда вдруг эти морщины?
— Ты всегда можешь… — начала было Мара.
— Что? Выступать как «один из десятка», вроде других лилипутов? Цирк — моя жизнь, и я скорее дам себя зарезать, чем буду выходить двадцать раз на дню, чтобы люди глазели на меня и задавали разные вопросы о моей интимной жизни, потому что им, видите ли, кажется, что у лилипутов она какая-то особенная…
Его глаза расширились так, точно он внезапно увидел впереди нечто темное и ужасное, и Мара решила сменить тему разговора.
Через несколько дней Джоко пришел к ней сияющий как медный таз.
— Слушай, я тут купил несколько акций и за день заработал денег больше, чем за весь последний год.
Мара удивленно смотрела, как он расхаживает с напыщенным видом по ее костюмерной, хвастается своей сообразительностью и объясняет Маре разные биржевые хитрости. Внезапно он превратился в знатока, а она — в робкого дилетанта. Но мужчины — они всегда так… А Джоко, несмотря на свой маленький рост, был настоящим мужчиной.
28 июня Викки исполнялось три года, и Мара решила устроить для дочки праздник. Она пригласила лучших ее друзей — детей артистов, а также ее любимых взрослых — мистера Сэма, Джоко, Кланки, доктора Макколла, ну и, разумеется, Лобо, который тоже охотно исполнял роль девочкиного раба.
День рождения удался на славу, только Маре показалось, что подарки слишком уж шикарны для трехлетней девочки. Мара не могла не вспомнить о том, что ее собственные дни рождения проходили незаметно даже для нее самой до тех пор, пока ей исполнилось пятнадцать.
Интересно, что сталось с ними — с дедом, с тетями и дядями, с двоюродными братьями и сестрами? Вспоминали они ее хоть иногда или нет? Однажды, остановившись в гостинице в Нью-Йорке, Мара столкнулась лицом к лицу со смуглым, очень похожим на цыгана мужчиной, и она готова была поклясться, что он в ужасе прошептал по-цыгански: «Оборотень!». Неужели он узнал ее, несмотря на меховое манто, шляпу «колокол» и модную сумочку из крокодиловой кожи?!
Мара вздрогнула, вспоминая этот случай. И, как это случалось каждый раз, когда она думала о детстве, ее взгляд тотчас скользнул к ящичку с драгоценностями, где хранились ее гадальные карты. Может, пора их наконец сжечь? Ведь она давно уже гаджо, а не суеверная невежественная цыганка…
Мара открыла шкатулку и вынула карты. В комнате было очень тепло, но они почему-то оказались ледяными на ощупь. Задрожав, она уронила колоду на ковер и тотчас нагнулась поднять ее. Все они лежали рубашками вверх. Все, кроме лучезарной колесницы: одно колесо ее совсем истерлось и почти исчезло.
«Как странно, — подумала Мара, — в самый первый день Лео напомнил мне песню о колесе судьбы. Неужели это было предзнаменованием?»
Словно чувствуя волнение матери, Викки оторвалась от своих кукол и подбежала к Маре. Та поспешила спрятать колоду и запереть шкатулку.
«Завтра сожгу их, — решила она. — Уничтожу раз и навсегда».
Сезон 1929 года оказался наиболее удачным за всю историю Брадфорд-цирка. Даже мистер Сэм, всегда видевший тучки на ясном небе, не мог не признать, что никогда еще его цирк не собирал столько зрителей.
— У меня такое впечатление, что вся страна съехалась на нас посмотреть, — твердил он.
Наступила осень, и мистер Сэм сообщил Маре, что уже договорился о ее выступлениях в Огайо — к великому огорчению Мары, которая, прежде чем отправляться на зимние заработки, хотела провести месяц с Викки во Флориде. Но зато радовало Мару состояние ее финансов. Биржевой маклер писал ей, что рынок акций процветает и что в тридцатые годы будущее именно за ним.
