— Но что ты мог сделать, чтобы защитить ее? Он покачал головой.
— Мне следовало хотя бы предупредить ее. Я пытался намекнуть Савио, насколько считал возможным, но этого оказалось явно недостаточно. Вдова и ее мажордом думали, что они всего лишь помогают влюбленным скрыться от разъяренного мужа. Тогда это казалось веским основанием для того, чтобы приютить нас.
— Ты думаешь, так называемый вор получил нужные сведения? — задумчиво спросила Вайолетт.
— Не похоже. Савио услышал крики, прибежал в гостиную и вспугнул вора. Но бедная старушка уже была при смерти.
За время, проведенное в обществе синьоры Да Аллори, они оба привязались к ней. Несмотря на ее ворчливость и выговоры слугам, пожилая дама была человеком добрым и отзывчивым. В ее доме они нашли в равной мере и уединение, и возможность общения.
Мысль о том, что, возможно, они стали причиной смерти этой женщины, поселила в беглецах чувство вины, все вокруг вдруг стало серым и безрадостным.
Аллин сделался молчаливее обычного, перестал работать. Цветы увядали, подступала осень, но Вайолетт этого не замечала. Приступы утренней тошноты прекратились, к ней вернулся аппетит, но еда казалась безвкусной.
Иногда ночами Вайолетт просыпалась и видела, как Аллин стоит у окна, глядя на залитые голубым светом холмы. А по утрам, открывая глаза, она замечала, что он лежит рядом с ней и смотрит на нее грустным и тревожным взглядом. Иногда он прижимал ее к себе так крепко, что она едва могла вздохнуть, и зарывался лицом в ее волосы или приникал к ее груди. Он часто гладил и ласкал ее живот. Когда она мыла голову, Аллин помогал ей расчесывать густые длинные пряди. Он рассыпал их волной по ее плечам, подносил к лицу и вдыхал их аромат. А потом, приподняв ее волосы, целовал нежный изгиб шеи.
Однажды вечером после ужина, когда Джованни и Мария уже ушли домой, Вайолетт и Аллин сидели под виноградной лозой и смотрели на поднимающуюся из-за стены луну. Теплый воздух пахнул свежескошенным сеном, созревающим виноградом и немного дымом. Ветерок чуть шевелил виноградные листья. Их тени перемещались в тягучем бесконечном ритме. Нежно гладя ее руку, Аллин заговорил тихим задумчивым голосом:
— Я давно собирался тебе кое-что сказать, все времени не мог выбрать подходящего, но это неважно. Слушай меня внимательно. Если вдруг по каким-либо причинам ты останешься одна, carina, ты должна будешь обратиться к одному адвокату, имя которого я тебе сообщу. Он даст тебе необходимые средства…
Голос Вайолетт прозвучал резко от внезапно охватившего ее страха:
— Ты имеешь в виду деньги? Но я не хочу…
— Я понимаю, поверь мне, я все понимаю. Но, Вайолетт, прошу, выслушай меня. Я устроил это для своего собственного спокойствия. Позволь мне все объяснить и хорошенько запомни, что я тебе скажу, — ради меня.
— Ты думаешь… — начала она и запнулась, не смея договорить до конца. Пальцы ее сильнее сжали его руку.
— Не знаю. Я просто уверен — это то, что я должен сделать, чтобы защитить тебя и нашего будущего ребенка. Позволь мне, прошу тебя.
В его голосе слышались такая боль и мольба, что она просто не могла отказать ему.
— Вот и хорошо, — сказал он с облегчением. — Теперь слушай.
Вайолетт сделала так, как он просил. Когда он убедился в том, что она все запомнила, он замолчал. Наступила ночь, и лишь яркая луна неподвижно висела в небе. Опустившись на пол у ног Вайолетт, Аллин притянул ее к себе и положил голову ей на колени. Она перебирала пальцами его волосы, нежно гладила ладонью по лицу. Они пребывали в таком положении довольно долго, потом он шепнул:
— Пойдем со мной.
Аллин расстелил на плитах двора скатерть, снятую со стола, и уложил Вайолетт рядом с собой. Они лежали, едва касаясь друг друга, а луна и тень от листвы отражались в их глазах. Потом он осторожно повернул ее к себе и стал вынимать шпильки из ее волос. Он целовал ее глаза, веки, лоб, мочки ушей, кончик подбородка. Медленно и нежно он раздел ее и разделся сам, и так они лежали, обнаженные, и тени виноградных листьев скользили по их коже.
Прикосновения его были волшебны, он целовал мягкими, теплыми губами каждую складку ее тела, каждый укромный уголок. Как слепой нищий, на ощупь определяющий достоинство монеты, он ласкал ее с благоговейным восторгом. Она приникла к нему, тая от истомы. Желанием наполнилась каждая клеточка ее тела, и каким благословением было следовать ему, позволять вести за собой.
Он прижался к ней, и она впустила его в себя, медленно и осторожно. Они двигались в едином ритме, с трудом сдерживая дыхание, как будто пытаясь немного охладить бушующую в них бурю. Они старались противостоять ее натиску, смирить свои порывы, чтобы не причинить вреда ребенку во чреве. И они обрели свою награду, наслаждение разлилось по их жилам, переполнило их сердца.
Потом Аллин, нежно обнимая ее, шептал ей на ухо слова любви. Когда стало уже прохладно, он собрал их одежду, поднял на руки Вайолетт и отнес ее в спальню. Она вскоре заснула, а он лежал рядом, вдыхая любимый запах ее тела и прислушиваясь к биению собственного сердца. Он не спал.
Наутро Вайолетт проснулась одна. Она не стала тревожиться, решив, что Аллин пошел готовить ей кофе, как он иногда делал по утрам, или отправился на прогулку ловить первые лучи солнца, чтобы запечатлеть их на холсте. Она была уверена, что найдет его в саду или в столовой. Потом Вайолетт подумала, что он пошел на конюшню посмотреть на родившихся несколько дней назад котят. Затем решила, что он отправился во Флоренцию по какому-нибудь делу, которое задержало его дольше, чем он рассчитывал, или за подарком для нее. Она надеялась, что записка, которую он должен был ей оставить, куда-то затерялась — может быть, ее сдуло ветром и она упала.
Все утро Вайолетт прислушивалась к шагам и к шелесту листвы. Раз десять она спускалась из спальни в сад и три раза была на конюшне. Она спросила Марию, и голос ее, пока она не взяла себя в руки, дрожал от волнения. Она бы расспросила и Джованни, но садовник отправился к своему брату отнести ему овощи для рынка.
Джованни вернулся только днем. Вайолетт была в саду, когда он появился. Шел он медленно, и вид у него был обеспокоенный. В руках итальянец держал несколько цветков, но так мало и так странно подобранных, что это трудно было назвать букетом.
— Прошу прощения, мадонна, — сказал он низким голосом. — Я должен был передать вам это утром и так бы и сделал, но вы спали, и я не хотел вас будить. Этот букет довольно жалок, но мне было ведено принести только эти цветы, ничего больше.
Она осторожно взяла букет в руки и осмотрела его со всех сторон. Там были ярко-оранжевые маргаритки, обвитые веткой плюща, и нежно-голубые незабудки, почти незаметные в зеленых листьях одуванчика.
