«Прекрасно. Жалобное женское соло завершает мой день. Наглядная демонстрация замечательной силы характера.
В действительности это истощение сил было связано с ее собственными установками, напомнила себе Вероника.
И уличное движение, и погодные условия были не хуже обычных. Просто ее испортила жизнь на востоке Вашингтона, где солнце светило намного чаще и где тупоумных водителей на душу населения было меньше.
Ее короткий смешок резко прозвучал в пустой квартире. То, что Фоссил в сравнении с Сиэтлом неожиданно вызвал добрые воспоминания, несомненно, было диким абсурдом. В лучшем расположении духа она наверняка правильно поняла бы иронию.
Позже, устав от своей бравады, Вероника опустилась в любимое кожаное кресло перед газовым камином. Она сцепила пальцы рук и положила их на колени, тупо глядя на рамки над каминной полкой с репродукциями прерафаэлитов из коллекции музея Фрая.
Кому она пытается морочить голову? По правде сказать, в списке ее сегодняшних приоритетов сильный характер значился далеко не в первых строках. По дороге домой она заезжала в соседнюю школу обсудить с директором перевод Лиззи. Женщина вела себя благожелательно, и разговор оказался плодотворным. Не считая этого, весь остальной день был большим размытым пятном страдания.
Как случилось, что человек, с которым она знакома меньше месяца, занял такое важное место в ее жизни? И как можно порвать с ним, если у них почти не было времени завязать отношения? Только обиды, обиды и снова обиды. Она старалась, как могла, но никакого облегчения от этой агонии не предвиделось.
Ждать ответа тоже было бессмысленно. Не существовало такого решения, с которым бы она могла согласиться. Понимая это, Вероника чувствовала себя отяжелевшей и постаревшей. Она не хотела ни двигаться, ни разговаривать, а просто сидела здесь, перед холодным камином, пока не утихнут нестерпимые муки.
Вместо того чтобы взращивать в себе инфантильные желания, следовало бы уже повзрослеть. Она должна войти в родительскую роль, а это значит, что потакание своим слабостям с биением себя в грудь непозволительно. Более того, нужно быть честной. Поэтому она должна изо всех сил внушать себе, что их с Купером короткие волшебные каникулы в Фоссиле в безвкусном доме — это временный уход от реальности. Сердце не обманешь. Но правда была убийственна. Единственный способ что-то изменить — это уехать оттуда вместе с Лиззи как можно скорее, чтобы вместе заново строить другую жизнь.
— Чертовы женщины, — бубнил Куп, наверное, в сотый раз в это воскресное утро. — От них одни только трудности, это мое твердое убеждение. Все-таки хорошо, когда ты в доме один, предоставленный самому себе.
Он давно закончил макет своей новой книги. К настоящему времени пора бы уже начать набрасывать ее вчерне. И он так бы и сделал, если бы жизнь не выставила на его пути это создание с двойной Х-хромосомой[25]. Как времени, так и уединения у него было, что говорится, до отвала, чтобы использовать их для написания нескольких страниц. Вчера он упустил эту возможность. За минуту он подробно расписал себе задание на текущий день. Но когда пришло время заступать на работу в «Тонк», ничего не было сделано. Ничего страшного. Сегодня все будет по-другому. Он приклеит зад к стулу и не сдвинется с места, пока не напишет пять или шесть страниц.
Четыре часа спустя, проклиная курсор, неустанно мигающий на чистой странице под заголовком «Глава первая», Куп отпихнул компьютер и пошел вниз подкрепиться. Все дело в нехватке горючего, решил он. Отсюда этот затор. Нужно что-нибудь съесть, тогда голова прояснится.
Через двадцать минут Куп вернулся к себе. Он сердито смотрел на насмешливо моргающий курсор, медленно выдувая воздух сквозь зубы. Топливо, как оказалось, тоже не свершило чуда. Проклятие. Нужно было сосредоточиться, но он, казалось, не мог совладать со своим заблудшим умом.
Повсюду царило цепенящее безумие.
Конечно, Лиззи вряд ли была самым шумным ребенком в городе, но все-таки с ее присутствием в доме слышались какие-то звуки. Сейчас Куп поймал себя на том, что по привычке пытается уловить их в звенящей тишине. Больше того, прервавшись на несколько минут, он прислушивался, не идет ли Ронни.
Черт побери, он обещал себе, что не будет этого делать. Она знать его не хотела, во всяком случае, не испытав его множество раз на пригодность, — это точно. Но он не собирается выпрашивать у нее любовь. С каменным лицом Куп снова попытался сосредоточиться на работе. К этому времени у него с грехом пополам была закончена одна страница. Около десяти часов он все-таки сдался и занял себя чтением.
Через пятнадцать минутой отбросил книгу. И автору за это заплатили большие деньги? Какая ерунда! Непонятно, каким образом в прошлый раз та же вещь казалась такой интригующей.
Куп спустился в гостиную и включил телевизор, но там тоже было нечего смотреть. И как только кабельной компании хватает совести дурачить подписчиков? На ста пятидесяти каналах не удосужились предложить ни одной достойной внимания программы. Нуда ладно, черт с ними!
Он спихнул Бу, залезшего к нему на бедро, и встал с кресла. Он мог с успехом отправиться в постель. Во всяком случае, он бы не отказался поспать. Но и эта хитрость, похоже, не удалась. Он не переставал ворочаться с боку на бок и в конце концов пошел в ванную искать аспирин. Кинул в рот пару таблеток и решил пойти через улицу взять себе в «Тонке» бутылку бурбона. Будь он проклят, если позволит женщине его сломить. Его, бывшего морского пехотинца. Одного из немногих, обладающих чувством собственного достоинства.
Куп снова вернулся в спальню и занавесил полотенцем окно в надежде, что через час или два утреннее солнце его не разбудит, если он уснет. После этого он снова залез в постель и, взбив подушки, сосредоточился на дыхании. Чередуя очень медленный вдох с выдохом, под конец он взглянул на будильник на тумбочке. Было без четверти шесть. Спустя какое-то время он все-таки уснул.
Казалось, прошло всего несколько минут, когда его разбудил щелчок открывшейся двери. Но, посмотрев на часы, он увидел, что было почти одиннадцать утра. На лестнице, ведущей к мансарде, послышались тихие шаги. Его настроение резко скакнуло вверх, первый раз с четверга, после того вечера. Ронни вернулась, подумал он. Должно быть, сменила гнев на милость. Иначе, вне всяких сомнений, она на пушечный выстрел не подошла бы к его спальне. Куп приподнялся на локте.
Но над перилами показались золотистые волосы — отнюдь не блестящие черные — и мужской голос произнес так тихо, что его почти не было слышно:
— Джеймс? Ты здесь?
