— Будешь со мной жить?
И смотрит так, что у Евы все в груди переворачивается.
— Я уже с тобой живу, Титов.
— То другое. Вот здесь у нас начнется настоящая семейная жизнь. Появятся определенные обязанности и возможности, — подмигивает с игривой двусмысленностью. — Стопудово возникнут сложности. Ссоры и даже скандалы на бытовой почве. Распределение времени, территории… бюджета, ну, чтобы не просадить все по дурости одним махом. Ты должна будешь заботиться об уюте, а я — о безопасности. И только от нас будет зависеть, каким именно станет наш дом.
— Да уж, — вздыхает Ева уже с меньшим энтузиазмом. — Я-то предполагала, что мы только в прятки играть будем, — слыша это саркастическое замечание из ее уст, Титов смеется. — А ты такие перспективы обрисовал. Прям испытания.
— Ты же не испугалась, Титова? — слегка толкает плечом ее плечо. А потом, не выдержав, сгребает в охапку. Ева от неожиданности издает короткий писк. Адам же утыкается носом в ее щеку и замирает. — Мы столько всего преодолели, Ева. Разве можем не справиться с ремонтом и посадкой какого-то сада? Ты можешь сейчас мне не верить, но в сравнении с остальным — это для нас плевые задания. Вот увидишь.
— И все же… немного все это волнительно, — рассеянно скручивает ворот его рубашки, создавая из него какие-то причудливые фигуры.
— А если хорошо подумать, со мной не так уж и страшно? Правда, Эва?
Посмотрев ему в глаза, улыбается.
— Но, что я буду делать здесь одна, когда ты будешь работать?
— Гостей принимать. Рапунцель там, Диану, Софи, деда… Да и необязательно сидеть постоянно дома. Можешь точно так же, как сейчас, сорваться и поехать в центр гулять. Или ко мне, на кофе, — подергивает бровями, улыбаясь все так же значаще. — А там универ, пары и т. д. Ты же решила доучиться.
— Ну, ты, Титов, и комбинатор, — наконец, находится со словами Ева, и они оба громко смеются. — Все продумал. Я сейчас прям засомневалась, принадлежала ли идея прийти сюда вечером изначально мне? Может, ты как-то на меня повлиял?
— Ага, суггестически[1], — отвечает ей в тон. — Так что, моя дорогая милая Эва, ты готова?
Конечно же, она отвечает согласием.
Такие у них были характеры: постоянно ставили перед собой какие-то задачи. Да посложнее, чтобы решения не давались слишком легко. Где-то сознательно помучиться и пострадать хотели. В какой-то момент даже отчаяться. На мгновение духовно умереть, чтобы на этом изломе найти идеальное решение. Взяться за руки и пойти дальше. Обладая слишком активным мышлением, склонным к беспрерывным процессам, постоянно искали новые проблемы и ставили новые задачи.
Что значит, впереди безысходность, бескрайняя пропасть? Так не бывает. А на дне, там что-то есть? Как глубоко вниз? А если прыгнуть? Ну и что с того, что можно разбиться? Зато полет какой! А спасение мы найдем по пути вниз. Непременно. Расставь руки. Шире. Видишь? Скорость падения снижается. Ты меня любишь? А, если глядя в глаза, сможешь повторить? Нет, не бойся, ты не разобьешься, потому что я тоже тебя люблю. Я не отпущу. Чувствуешь? Чувствуешь! Да, это прекрасно.
Во Вселенной замирает секунда. Одна точка. Один стоп-кадр. Происходит какое-то незаметное человеческому восприятию колебание, нарушение всех физических законов. Одна секунда — два неидеальных человека идеально соединяются. Настолько прочно, что никто и ничто после этого уже не способно разорвать эту связь.
Адам и Ева. Абсолютно неидеальный союз.
[1] Cуггecтия в пcиxoлoгии и пcиxoтepaпии — этo мeтoд тepaпeвтичecкoгo внушeния чeлoвeку, вoздeйcтвиe нa eгo пcиxику бeз ocoзнaния им этoгo пpoцecca. Taкoe влияниe нa пcиxику зaтpaгивaeт эмoции, впeчaтлeния, бeccoзнaтeльную cфepу.
ЭПИЛОГ
— Мам, — полушепотом делится Ева. — Я больше не плачу.
Солнечный луч играет на черном граните, из-за чего глаза Ольги Владимировны приобретают живой блеск.
— Я не плачу, мам… — неосознанно улыбается, чувствуя себя легко и безмятежно. — У меня все хорошо. Я летаю, мам. Научилась. Я самая счастливая, мамочка.
Протянув руку, вырывает затесавшиеся между голубыми крокусами сорняки. И порывисто прижимает ладонь к теплому глянцу.
— Ты улыбаешься, мам? Я знаю, ты сейчас улыбаешься.
— С чего ты это взяла, мама? Она же не улыбается, — недоумевает подбежавшая к Еве девочка. Повторяя движения матери, она торопливо скользит своей маленькой ладошкой по надгробию. — И не отвечает. Мертвые не говорят.
Мягко посмеиваясь над знакомыми Титовскими менторскими нотками, прозвучавшими в размеренном голосе малышки, привлекает дочку к груди и, перебирая ее тонкие русые косички, касается губами упрямо сморщенного детского лобика.
— Но она меня слышит, цветочек.
Машка обратно переводит взгляд на гранит и напряженно изучает увековеченный на нем образ.
— Но откуда ты это знаешь, мамочка? — настойчиво повторяет свой вопрос малышка.
— Просто знаю. Этому нет никаких разумных объяснений. Понимаешь, существуют вещи, которые нельзя увидеть или услышать. Ты это чувствуешь, вот и все доказательства.
Откладывая в сторону охапку потрепанных одуванчиков, девочка тянется к сидящей на скамье матери и обеими руками обнимает ее за шею.
— Мамочка, ты же будешь со мной всегда?
— Конечно, — незамедлительно заверяет дочь. — У нас одно сердце на двоих, помнишь? Я тебе говорила.
— Да, — удовлетворенно кивает Маша. — В день моего рождения вместе со мной у тебя оторвался и выпал кусочек сердца.
Ева звонко смеется чуть перевернутой трактовке и крепче прижимает дочь.
— Так и было. Почти.
— Я так люблю тебя, мамочка.
— Я тебя тоже очень люблю, душа моя. Больше всего на свете, помнишь?
— Угу, — кивнув, поднимает одуванчик со скамьи и, сложив губы трубочкой, старательно сдувает остатки белого пуха. — Мы сегодня поедем к папе на работу?
— Сегодня нет. Папа сам обещал пораньше освободиться.
Машка громко присвистывает, совсем как Адам, и, схватив со скамейки оставшиеся одуванчики и панамку, тянет Еву за руку.
— Тогда едем скорее домой!
— Едем.
По дороге к выходу из кладбища Машка прыгает с ноги на ногу и энергично размахивает руками.
— Бабушка Марина сказала, что я вырасту высокой, прям как папа. Представляешь?
— Ну, не совсем, как папа. Но да, ты будешь высокой, когда вырастешь.
— Почему я похожа на папу больше, чем на тебя?
Улыбаясь, Ева пожимает плечами и сообщает дочери заговорщицким тоном:
— Потому что я нашего папу очень сильно люблю.
Реакция Машки ожидаема. Сначала она звонко смеется, выражая свое непринужденное довольство. А потом, состроив деловой вид, дальше поддерживает затронутую тему.
— Софи сказала, что папа юлевир, потому что сделал девочку.
— Ювелир, — поправляет Ева, слегка вздернув брови в замешательстве.
— Ювелир, — старательно повторяет за ней Маша.
— И что значит «сделал»? Как-то некрасиво звучит. Мы тебя родили.
— Ну, нет. Родила меня ты. А папа сделал.
— Маша… — протягивает Ева, чувствуя себя неожиданно растерянной в момент этого щекотливого обсуждения. В то время как Машка абсолютно невозмутима. — Это Софи тебе рассказала? — решает поинтересоваться для начала, чтобы выстроить дальнейший диалог как-то аккуратно и доступно для дочери.
— Нет, я смотрела картинки в книжке, которую мне подарила бабушка Марина. Софи только сказала, что папа юливер.
— Ювелир.
— Ювелир.
— Думаю, у папы не было выбора, — говорит Ева рассудительно. — Он знал, что ты будешь девочкой. И Марией тебя назвал за шесть лет до того, как ты родилась.
Светлые брови девочки взлетают вверх, подчеркивая неподдельное удивление в широко распахнутых глазах.
— Я что, папе приснилась?
Ева улыбается и выдает излюбленное Машкой «хей». По правде говоря, оттягивает время, осторожно подбирая правдивое и не слишком шокирующее объяснение.
