Они лежали, прижавшись друг к другу, и привыкали к своему новому состоянию. Казалось бы, что такого: штамп в паспорте! Ничто вроде бы не изменилось. Но изменилось все, и оба это чувствовали, хотя и не смогли бы объяснить словами. Все перегородки и стены рухнули окончательно, сметенные силой выстраданной ими любви. Пространство вокруг них как-то странно мерцало и тихонько звенело, и в этом мерцании вдруг обоим привиделась Вика – она стояла в торце кровати и держала на руках живое светящееся облачко – их будущего ребенка. Она была совсем не такая, как в прежних снах, и Марк с Лидой не чувствовали никакого страха – одну только нежность и тепло.
– Это вы хорошо придумали – пожениться. Правильно! – сказала Вика и выпустила облачко из рук, оно поплыло и осыпалось на Марка и Лиду золотыми искрами. – А ребенок у вас получится. Уже получился. И обязательно будет девочка. Только не называйте ее моим именем – какое-то оно несчастливое!
Марк остановился у Айвазовского. Всадник на берегу моря – голубое, белое, золотое. Лежащая вверх дном лодка, огромное кучевое облако, и на самой линии горизонта, далеко-далеко, – маленький парусник. В зале почему-то пахло нарциссами – Марк закрыл на секунду глаза.
– Папа, Анютка совсем глупая! Я ей говорю – зайцы, а она – котики! Скажи – зайцы!
Илья вел за руку упрямо насупившуюся трехлетнюю Анечку.
– Нет, котики!
Марк наклонился к ней:
– Где ж ты там видела котиков, детка? У них же длинные ушки. А разве у котиков бывают такие ушки?
– Бывают!
Марк засмеялся, поднял дочку на руки.
– Ну пойдем, посмотрим хорошенько.
В соседнем зале были выставлены натюрморты местного художника, которые очень нравились детям: забавные цыплята, толстые щенки и пушистые кролики среди кочанов капусты, яблок и цветов. Марк подозревал, что Анютка прекрасно разглядела кроликов и просто дразнила простодушного Илюшку – избалованная девочка с двух лет ярко проявляла свой вредный характер и доводила обожающего ее брата. Илька побежал вперед и столкнулся с входящей в зал Александрой:
– Здрасьте, теть Саш!
– Илья! Что за «теть Саш»? Александра Евгеньевна!
– Ничего страшного. Здравствуй! Мне сказали, что вы здесь. Надолго приехали? Как твои дела?
– Нормально, спасибо.
– А это кто у нас такой? Неужели Анечка? Какая большая! Глаза совсем как у бабушки!
– Да, весенние глаза.
Александра все говорила и говорила, пытаясь избавиться от волнения, но ничего не помогало. Каждый раз при встрече с Шохиным она терялась, как провинившаяся девочка, – и это она, директор музея, гроза подчиненных.
– Я так благодарен тебе за маму, просто нет слов! – В одном из нижних залов была устроена небольшая выставка работ Ольги Аркадьевны: пейзажи и натюрморты.
– Ну что ты! Это наш долг.
– Слышал, вас можно поздравить?
– Спасибо! Да, первое место!
Музей стал лауреатом Всероссийского конкурса, и Александра страшно этому радовалась.
Марк улыбнулся кому-то за ее спиной, и Саша оглянулась – из соседнего зала к ним подходила Лида. Май стоял жаркий, и на ней было легкое длинное платье – белое, в мелких нежных цветах. Лида шла походкой богини, гордо неся свой почти восьмимесячный живот, улыбалась и вся светилась, словно осыпанная золотой пыльцой.
Александра, увидев это воплощение цветущей победительной женственности, окаменела, и любезная улыбка застыла у нее на лице как приклеенная. «Несправедливо! – думала она, цепким женским взглядом оглядывая приближающуюся Лиду: – Опять беременна. В сорок лет. И так выглядит! А мы ведь ровесницы… Несправедливо! Никогда не замечала, что у нее рыжие волосы… Наверно, красится… И глаза! Разве у нее такие глаза были?» Она ни разу не виделась с Лидой после смерти Вики, хотя Шохины приезжали в Трубеж и на зимние каникулы, и на весенние, а уж летом – обязательно. Марк приводил Ильку на елку в музей, и в городе они с Александрой пару раз встречались мимоходом, но только сейчас Саша заметила, как поседел Марк.
– Привет! – Лида улыбнулась Александре и поцеловала Марка, а он тут же обнял ее за талию, поддерживая. Они были так явно счастливы, что у Александры мгновенно разболелась голова.
– Вы на праздники?
– Да нет, – ответил Марк, улыбаясь. – Мы вообще-то насовсем.
– Как… насовсем?
– Мы перебрались в Трубеж. В Москве нам тесно стало, – сказала Лида.
– И ты… ты ушла из музея? Ах, ну да…
– Пока не ушла, а там видно будет.
– Марк, так ты, может, вернешься к нам?
– Нет, Саша, прости. Не вернусь. Мы квартиру сдали, пока хватает. А в сентябре я начну преподавать в училище, я уже договорился. И в художественной школе часы обещали.
– Понятно. Ну ладно, не буду вам мешать. Зайдете ко мне?
– Постараемся.
Саша повернулась и на негнущихся ногах пошла по залам к выходу, прекрасно зная, что не зайдут. Ни перед уходом из музея, никогда. Ну и пусть, думала Александра, проходя по сверкающему паркету среди картин в золоченых рамах, белых обнаженных Афродит и чугунных воинов со щитами. Она провела пальцем по витрине – опять пыль! Надо сказать уборщицам, чтобы тщательнее убирали…
И наткнулась взглядом на собственное отражение в большом старинном зеркале с потемневшей амальгамой – из ампирной рамы на нее смотрела приземистая дама в очках с суровым выражением лица, не хватало только этикетки: «Директор музея». И серый костюм, который еще утром казался ей вполне элегантным, и розовая блузка, и туфельки на каблучках, и модная стрижка – все померкло на фоне блистательной шохинской Артемиды. И совершенно некстати вспомнился нечаянно подслушанный пару месяцев назад телефонный разговор мужа. Впрочем, не было дня и часа, чтобы она об этом не вспоминала.
– Послушай, милая! Ну, не надо, перестань, не надо! Ты же понимаешь, – бормотал Толик в трубку, и Александра подумала, что никогда не слышала у него такого нежного тона. Она пришла домой пораньше и заснула, а Толик не заметил. – Как я могу ее оставить, как?! Мы столько лет вместе… Если бы… Если бы у нас были дети, а так… Она же останется совсем одна. Прости меня, я не могу так с ней поступить. Я виноват перед тобой, виноват! Но что же делать?
Александра замерла, накрывшись с головой пледом, и начала дышать только тогда, когда хлопнула входная дверь – Толик вышел гулять с собакой. Зачем, зачем она об этом вспомнила именно сейчас!
Саша отвернулась от зеркала и тут же увидела Шохиных, которые стояли в соседнем зале и тихо разговаривали: Марк держал Анютку на руках, а Илька прислонился к матери. Освещенные солнцем и вписанные в проем высоких и широких дверей, как в раму, они казались прекрасной картиной – «Семейный портрет в интерьере». У Александры потемнело в глазах. Все ее чувства, до того сдерживаемые, вдруг выплеснулись наружу: зависть, злобная обида, ревность, ненависть… Выплеснулись и черной волной устремились в сторону Шохиных. Но оказалось, что в проеме дверей, ведущих в соседний зал, стоит Вика… и волна рассыпалась у ее ног. Александра попятилась, задев ограждение перед картиной, тут же зазвенела сигнализация, а из-за угла прибежала смотрительница, отошедшая поговорить с товаркой о способах лечения артрита в коленках.
