Возле одной из таких лесенок Павел остановил машину.
Открыл своим ключом дверь, они поднялись на третий (последний) этаж. Из кухни выплыла дородная негритянка.
— Хай! — сказал ей Павел.
— Хай! — приветливо откликнулась она, осмотрев Женечку с головы до ног.
И они оказались в квадратной комнате с одним окном, где почти не было мебели, а постелью служил большой матрац на полу, застланный пестрым пледом.
— Это что же, коммуналка? — спросила Женечка.
— Я же сказал, что комнату снимаю.
— Я не поняла, я думала, комната, ну, как в пансионате или в гостинице. А это натуральная коммуналка! — восхищалась Женечка. — Неужели в Нью-Йорке есть коммуналки?
— Сколько хочешь. На самом деле тут все немного иначе, не просто соседи живут, а есть хозяйка, вот эта самая тетя, и есть жильцы. Нас тут немного, всего шесть человек. По одной комнате занимают афроамериканцы — кстати, не называй их неграми, даже по-русски, они понимают и оскорбляются. Они долго боролись, чтобы их называли «черные». Но теперь и этого мало, теперь — «афроамериканцы». В одной комнате — китаец. И еще в одной комнате парагваец с колумбийцем, голубые любовники. Веселая компания, особенно парагваец, роскошно играет на гитаре!
Они немного передохнули, а потом отправились по магазинам взять что-нибудь на ужин. На ходу Павел решил учить ее английскому языку.
— Вот сейчас, — сказал он перед входом в табачную лавку, — зайдешь без меня и скажешь: «Ту «Мальборо» рэд». И дашь деньги. Это значит: две пачки «Мальборо» в красной упаковке.
— Я боюсь, — засмеялась Женечка.
— Ладно, буду стоять у входа.
Женечка вошла, протянула деньги продавцу и четко выговорила заученную фразу.
Тот дал ей сигареты, и она, очень гордая, вышла из лавки.
— Так дело не пойдет! — смеялся Павел. — Ты так никогда не научишься. Ты говоришь так, что в тебе иностранку слышно за два квартала.
— Что, неправильно?
— Слишком правильно! Надо так: подойти, ткнуть пальцем и сказать. — И тут Павел произнес нечто нечленораздельное, что-то вроде «тумальоорэ». — Понимаешь? Слова надо жевать и не всегда выплевывать, и тогда сойдешь за свою, потому что настоящее американское произношение — уличное, конечно — ужасное произношение!
Пока ужинали, стемнело.
— А сейчас я тебе кое-что покажу, — сказал Павел. Он провел ее в совмещенный санузел, который Женечку опять-таки восхитил схожестью с российским коммунальным санузлом (ну разве что почище: все-таки не жильцы самоуправствуют, а есть одна хозяйка!), откуда крутая лестница вела в потолок, к застекленному люку. Поднявшись, они попали через этот люк на крышу. Вокруг было необозримое количество таких же крыш, а дальше, как на ладони, расстилался весь усыпанный огнями Нью-Йорк.
— Мы на холме, — объяснил Павел. — И отсюда видно почти все. Вон Бродвей, видишь?
Обняв ее за плечи, он говорил, даже не указывая рукой, и она понимала.
— Да, вижу.
— А вон статуя Свободы, слева. Видишь?
— Вижу. Так близко?
— Нет, это только кажется, что близко. Хотя и не очень далеко. А вон Эмпайр Стейт Билдинг. А вон два небоскреба, которые снимали в фильме «Кинг Конг». Видела, конечно?
— Да.
— В России обожают старые американские фильмы… Ну что, нравится?
— Да.
— Хочешь здесь жить?
Вопрос был неожиданным. И неожиданным было серьезное выражение лица Павла. Она еще ни разу не видела его таким.
— Не знаю, — сказала она. — Мне с тобой хорошо.
— Мне тоже с тобой хорошо. И каждый день все лучше. Каждый час. Понимаешь, с тобой нужно — навсегда. Растить детей, построить дом. А я к этому не готов. Я мало зарабатываю. Только чтобы за комнату заплатить и кое-как прокормиться. Ты работы найти не сможешь: нет документов, не знаешь английского. Через месяц нас замучит быт. Я начну лезть из кожи, начну зарабатывать, чтобы построить этот самый дом. Но я еще не хочу. Я привык жить как попало… Но я катастрофически привыкаю к тебе. Еще день-два, и я не смогу без тебя жить. Этот несчастный брошенный муж в парке был прав: лучше сейчас.
— Можно я скажу высокопарно?
— Можно.
— Мне кажется, мы созданы друг для друга.
— Я это тоже понял. Но я привык быть один. И хочу быть один. Я не ожидал, что… В общем, ясно.
— Ясно… Ты хочешь сказать, что уже завтра нам надо расстаться?
— Да. Пока у тебя еще виза действует, возьму билет… куда ты хочешь?
— Я хочу вернуться туда же, где была.
— С ума сошла? Он тебя убьет.
— Нет. Теперь нет. Такие люди два раза не убивают.
— Что ж. Дело твое. Ты прощаешь меня?
— За что?
— Господи, как хорошо нам было бы вместе!
— Да…
И вот уже вечером следующего дня такси высаживает ее у знакомого отеля, и она с удивлением чувствует желание увидеть Виктора и узнать, что с ним все в порядке.
По жестам портье она поняла, что может беспрепятственно пройти в номер. Значит, Виктор там. Но почему на лице портье заметно сдерживаемое удивление?
Войдя в номер, она поняла причину: Виктор был здесь, но не он один. Был здесь и Дмитрий. Они спали в одежде, оба небритые, взлохмаченные, Виктор на постели, а Дмитрий на полу, среди пустых бутылок. Запах перегара пропитал спальню.
Женечка вышла в другую комнату, села в кресло, чувствуя себя безмерно усталой, и не заметила, как заснула.
Она проспала весь вечер и всю ночь и проснулась на постели, заботливо укрытая одеялом, чувствуя запах моря через открытую дверь балкона. Привстала, огляделась. Бутылок не было — и вообще в комнате наведен порядок. Она приняла душ, долго плескалась, наслаждаясь освежающими тугими струйками воды.
Дмитрий и Виктор, умытые, выбритые, чисто одетые и почти свежие, мирно пили апельсиновый сок и ждали ее.
Женечка вошла с улыбкой: она была рада видеть их обоих живыми и здоровыми.
— Как ты здесь? — спросила она Дмитрия.
— Да… Все деньги проиграл в казино, дебоширил немножко, меня выкинули. Кроме обратного билета на самолет у меня ничего нет. Скорей бы домой. Пробрался тайком сюда и вот третий день живу. Слава богу, тут не вмешиваются в частную жизнь. Я делаю вид, что меня здесь нет, и обслуга это понимает и тоже делает вид, что меня здесь нет.
— И вы все эти дни пили как сапожники?
— Пили, — сокрушенно повинился Дмитрий.
Женечка понимала, что Виктору не терпится объяснить, расспросить. Покаяться, может быть. И решила помочь ему:
— Что сидишь такой мрачный? Я все знаю.
— Я тоже, — сказал Дмитрий. — Он мне рассказал. Сначала я хотел его убить, но потом подумал, что на его месте я, возможно, захотел бы сделать то же самое. А потом мы оба подумали, что ты должна вернуться. То есть с утра мы не верили, что ты вернешься, и напивались с горя, но к вечеру опять верили, что ты вернешься, и напивались с радости.
