– Правда, мам? Мне так нужна поддержка.
– Где ее родители?
– В Австралии, в отпуске. Они приедут только послезавтра. – Он провел ладонью по волосам. – Не могу представить, как там Элис одна.
Дежурная медсестра в больнице спросила, кто мы такие. Мы объяснили, и она уставилась на Сэма:
– Не думаю, что вам стоит к ней идти. Но когда я сказала, что больше из родных никого нет, она согласилась пойти на переговоры со мной.
– Должен же хоть кто-то с ней побыть, – сказала я.
Элис лежала в изолированной палате в конце отделения; там было одновременно душно и холодно, пахло дезинфекцией и чем-то еще… Если бы у отчаяния был запах, оно пахло бы именно так.
Когда я вошла, девушка лежала неподвижно, отвернувшись к окну. Я придвинула жесткий больничный стул и села.
– Здравствуй, Элис. – Она не ответила. Я вспомнила золотоволосую, сияющую красавицу. Сейчас она выглядела похудевшей; светлые волосы рассыпались по подушке и казались ломкими, как щепа. Я заговорила опять: – Элис, это я, Роуз.
– Боже, вы-то зачем пришли? – прошептала она.
– Мы же знаем друг друга, хоть и немного. Я подумала, что кто-то должен быть с тобой, пока не приедут родители.
Ее губы едва шевелились:
– К чему такое беспокойство? У нас с вами больше нет ничего общего.
Я сжала ее безжизненную руку.
– Мне жаль, что ты дошла до такого отчаяния…
– Что вы об этом знаете?
– Я знаю, что значит быть брошенной. Поэтому и сопереживаю другим, оказавшимся со мной в одной лодке.
Как мало нужно, чтобы уничтожить человека.
Последовала долгая пауза; казалось, Элис собирается с мыслями.
– Забавно, правда? В конце концов нас подводят достойные, добрые люди. Ты так привыкаешь к их порядочности, что забываешь, что на самом деле мы все одинаковые. Что порядочные люди, как и все остальные, не упустят главного шанса в своей жизни.
По отношению к Сэму это было несправедливо.
– Он ждал слишком долго, Элис, и думаю, он просто опустил руки. Думаю, Сэм почувствовал, что есть предел, до которого можно любить и ждать, когда другой человек ответит взаимностью. В конце концов, он просто решил продолжать жить своей жизнью.
Глаза Элис наполнились слезами. Я наклонилась и вытерла их.
– Я так устала, черт возьми, – проговорила она. – И чувствую себя полной дурой.
– Элис, у тебя на работе знают, где ты?
– Понятия не имею.
– Хочешь, я с ними поговорю?
– Мне все равно, – ответила она. – Делайте что хотите.
Через несколько минут я оставила Элис и отправилась искать Сэма.
Вместе мы сочинили историю про грипп, и он взял на себя переговоры с работодателями Элис. Мы договорились, что я побуду с ней до вечера, а потом он за мной заедет.
Я вернулась в палату. Вскоре Элис заснула, и день потихоньку стал клониться к вечеру.
По коридору проскрипела тележка. Зазвонил телефон. В комнату заглянула сестра, проверила пациентку и ушла. Наконец Элис открыла глаза и посмотрела мне прямо в лицо.
– Мне казалось, что Сэм будет рядом вечно. Он обещал, что так оно и будет. Мне казалось, что я могу не торопиться, прежде чем… ну, прежде чем меня затянет семейная жизнь и так далее. – Она нахмурилась. – Сэм именно этого хотел, но с какой стати все должно быть так, как хочет он? Я должна была понять, что он не станет ждать вечно.
Мне нечего было ответить.
Вошла вторая медсестра с подносом, и мы помогли Элис сесть. Я протянула ей чашку чая.
– Выпей, – приказала я. Она сделала пару глотков и сразу почувствовала себя лучше. Я расчистила место на тумбочке, чтобы можно было поставить чашку и блюдце.
Ее глаза жгли мне спину.
– Почему я все сделала не так? Это на меня не похоже. Обычно я такая предусмотрительная.
– Может, потому, что не хотела? – Я повернулась к ней.
По ее бледным губам пробежала слабая улыбка.
– А вы думали, что так будет?
– Нет.
Элис замолкла, а потом спросила:
– Какая она, эта Джилли? Что в ней такого, чего нет у меня?
Я осторожно подбирала слова.
– Джилли совсем другая. Она… более обычная, что ли.
– Можете не продолжать. Прекрасно представляю. – Элис откинулась на подушки и прикрыла глаза рукой. – Сэм заслуживает милую женушку, ту, у которой он бы стоял на первом месте. Я никогда не стану такой. Я не милая. И я должна сама заботиться о себе. Не спорьте.
Видимо, Элис привезли в спешке – ее одежда в беспорядке лежала на стуле у окна. Я взяла ее серые фланелевые брюки – они были в пятнах и пахли рвотой. Черный кашемировый свитер был не в лучшем состоянии. Красивые, дорогие вещи – я знала, что они ей дороги. Я сложила их осторожно. – Отнесу в чистку и скажу, чтобы доставили сюда, – сказала я. Рука ее бессильно опустилась.
– Зачем вы все это делаете, Роуз? Я же никогда вам не нравилась.
– Мне не нравилось видеть, как Сэм страдает.
– Так почему же?
– Потому что ты всегда была честной, – ответила я. – Пусть ты заставляла Сэма страдать, но ты никогда не направляла его по ложному пути. И никогда не давала невыполнимых обещаний.
Нас обеих объединял опыт, к которому мы не стремились, но мне казалось, что Элис потребуется больше времени на выздоровление. Я пригладила ее волосы.
– Элис, ты обещаешь больше этого не делать?
Она залилась румянцем.
– Как знать? – проговорила она с оттенком прежнего высокомерия. – Может, это пришлось мне по вкусу.
Элис продолжила со мной общаться. После выписки из больницы ей дали месячный отпуск, и, пребывая в депрессии и отчаянии, она звонила мне. Очевидно, с родителями у нее были не очень близкие отношения. Мне пришла идея отправить ее к Мазарин в Париж – помочь с организацией выставки.
Они отлично поладили.
– По крайней мере, – доложила мне Мазарин, – она способна на великую боль и страсть. – И наградила Элис редким комплиментом: В этом отношении она больше похожа на француженку, чем на англичанку. Но я все равно поведу ее по магазинам.
Я все время ставила свечки у статуи Мадонны в церкви Святой Бенедикты: за Поппи и Ричарда, за Сэма и Джилли, за Натана, Ианту, Элис. И поставила одну за себя. А что тут такого?
В офисе Ким завалил меня работой. Иногда я приходила рано утром и уходила поздно вечером. Поговаривали, что тиражи «Депеши» растут, и ребята из рекламного отдела ходили чуть ли не вприпрыжку.
Я стала меньше спешить – в этом не было необходимости. В тот день, проходя через парк, я с удовольствием слушала пение птиц, шелест листьев, гудение приземляющегося самолета. Мой отец хорошо умел слушать. Ему нравились пение птицы, звук льющейся воды и шорох травы. Звуки, которые сейчас слушала я, принадлежали городу, но и они вознаграждали за внимание. Они были линией, соединяющей меня с жизнью, простой и непримечательной на первый взгляд.
