— Марта… — попыталась возразить я, но она смотрела на меня так пристально, что я смутилась.
— Мы не такие уж разные. Я вообще сомневаюсь, что женщины сильно отличаются друг от друга. И отчего-то у всех нас в голове звучит этот противный внутренний голос, который твердит, что мы ужасны и никогда не станем лучше.
— И у тебя тоже?
Она поморщилась:
— Да. Но однажды мне надоело выслушивать всякие гадости и я велела голосу замолчать. Наверное, тебе следует поступить точно так же.
Я недоверчиво взглянула на нее:
— И что говорил твой внутренний голос?
— Что я не способна пробудить любовь. Что обречена на поражение. Что ни один мужчина меня не захочет. Что ни один мужчина не будет мне верен… — Марта пожала плечами. — Обычные страхи. Но я от них устала. Надоело, что из-за этого мне все время плохо… — Она подалась вперед и похлопала меня по плечу. — Может быть, пора перестать думать об ошибках, Тэйлор. Лучше поздравь себя со своими достижениями.
* * *
Вечером, после ухода Марты, когда девочки уже спали, я мыла посуду и думала о том, что было.
Марта сказала мне много. Так много, что голова раскалывается до сих пор.
Но вот что главное: я перестала доверять себе, доверять собственному внутреннему голосу, потому что он лжет. Он действительно говорит гадости… обо мне. И это продолжается бесконечно — он критикует все, мои мысли, чувства и поступки.
Ты все испортила.
Ты все сделала неправильно.
Ты всегда все делаешь неправильно.
Ты виновата.
Ты не сможешь исправить эту ошибку.
Ты ничего не сможешь справить.
Ты дура.
Ты ленива.
Ты беспечна.
Ты рассеянна.
Ты непрактична.
Ты эгоистка.
Ты плохой человек.
«Ты плохой человек», — мысленно повторила я, загружая посудомоечную машину и понимая, что этот голос — часть ужасающей пустоты внутри меня. Я поняла, что каким-то образом сама ее создала. Невзирая на свои недостатки, я люблю дочерей и изо всех сил стараюсь о них заботиться. Я тщеславна и горда, но очень люблю Натана, люблю всем сердцем. И стараюсь исправиться. Всегда старалась.
Может быть, Марта права и еще кое в чем. Может быть, стараться изо всех сил, пусть и не достигая идеала, — этого уже достаточно.
Думать, что я могу стать совершенной, — фантазия.
Выражаясь словами Марты — вот для чего нужна религия, — совершенен только Бог, а мы просто люди.
Я выключила воду и потянулась за губкой. Разве не приятно забыть о совершенстве и жить реальной жизнью? Быть человеком? Пока я вытирала стол, меня посетила еще одна мысль. Возможно, самая большая папина ошибка была не в том, что его бросила жена, а в том, что он испугался и спрятался.
Я так сильно стиснула в кулаке губку, что вся вода вылилась на стол.
Мне надоело извиняться.
Надоело всюду видеть неудачи. Я хочу радоваться жизни. Хочу, наконец, радоваться себе. Разве это так уж плохо?
— Мама, я пить хочу, — сказала Тори, внезапно появляясь на пороге в своей розовой цветастой пижаме.
— Почему ты не спишь? — спросила я, кладя губку в раковину.
— Не могу. В моей комнате пауки.
— Нет там никаких пауков, — ответила я, борясь с раздражением.
— А вот и есть.
— Тори…
— Иди и посмотри сама. — Она взяла меня за руку, лицо у нее было очень решительное.
Мы пошли в маленькую спальню, которую Тори делила с Брук. На стене горел ночник, освещая ее мягким желтым светом. Я осмотрелась и ничего такого не увидела.
— Ложись спать, — прошептала я. — Никаких пауков нет.
— Есть!
— Тори, перестань.
— Смотри. — Она высвободила руку, подошла к изножью кровати и указала на стену: — Видишь?
На стене сидел паук размером почти с мою ладонь, всего в паре дюймов от вентиляционного отверстия, коричнево-черный, но, слава Богу, не мохнатый.
— Видишь? — повторила Тори.
Молодчина.
— Да. Сейчас. — Я вернулась на кухню, взяла полотенце, сняла паука, вынесла на улицу и выбросила в кусты. Руки у меня дрожала, когда я запирала дверь, но Тори сияла.
— Ура, ты его победила!
Я взяла ее на руки.
— Теперь ты сможешь заснуть?
Тори обняла меня.
— А можно мне лечь с тобой?
Она смотрела так ласково, что я не могла отказать.
— Только если пообещаешь не писаться в постель.
Утром я проснулась и тихо выскользнула из-под одеяла, чтобы не разбудить Тори, которая еще спала у меня на подушке. Закрыв дверь спальни, я пошла взглянуть на старших девочек. Они тоже спали.
Я сварила кофе, села за компьютер, проверила почту и увидела, что у меня два письма: от Натана и от Марты.
Письмо мужа я открыла первым.
«Прости, что не ответил на звонок. Нам нужно поговорить. Н.».
Я читала и перечитывала послание. Нужно поговорить… нужно поговорить… поговорить. Что это значит? Я написала краткий ответ:
«Позвони, когда сможешь. Сегодня я дома, с девочками».
Потом прочитала письмо Марты.
«Тэйлор, хочешь снова быть председателем аукционного комитета?»
Ого. Интересный вопрос. Хороший вопрос. Я встала и стала мерить шагами кухню и гостиную.
С одной стороны, нельзя упускать такую возможность. Я приступила к организации аукциона давным-давно, еще прошлой весной. Первое собрание состоялось в августе, и мы с Пэтти изо всех сил старались заинтересовать остальных.
Быть председателем комитета так много для меня значило. Но теперь это стало не важно. Воссоединить семью — вот что теперь главное.
Я вернулась за компьютер и ответила Марте:
«Если бы могло исполниться любое мое желание, я бы предпочла, чтобы Натан вернулся домой».
Отправив письмо, я снова встала и походила по дому — меня охватил знакомый страх, страх оказаться неудачницей, забытой, покинутой. Но вместо того чтобы хвататься за коробку с любимым печеньем, я попыталась понять, вправду ли я никто и ничто. Нет, это не так. Я что-то значу. Да, у меня множество недостатков. Но, так или иначе, я кому-то нужна. Нужна многим людям. А что еще важнее — самой себе.
Девочки спали дольше обычного, а когда проснулись, мы просто бездельничали и наслаждались этим. Была суббота, погода стояла отличная — небо ярко-синее, утренний свет лился сквозь кухонные окна и отражался от небольшой антикварной люстры, купленной в дешевом магазине. На противоположной стене играли радужные отблески. Маленькие хрустальные подвески преломляли лучи и отбрасывали радуги на белую дверцу шкафа.
Брук вошла на кухню с коробкой печенья под мышкой и заметила эти яркие блики.
