— Мия, давай договоримся сразу, к финансам Фон-Росселей я не хочу иметь никакого отношения, — предупредил ее бывший и будущий супруг, и Саломие оставалось только вздыхать, надеясь на то, что когда родится дочка, он оттает и станет относиться к состоянию Фон-Росселей более благосклонно.
А еще она надеялась на своих юристов. Им было дано задание так составить брачный контракт, чтобы Елагин сам не заметил, как принял в управление компанию со всеми вытекающими последствиями. Но прежде им предстояло пожениться.
Во избежание бюрократических проволочек было решено не восстанавливать брак, идентифицируя Сальму Фон Россель с Соломией Елагиной, а заново заключить брак между Фон-Россель и Елагиным. Свадьбу собирались гулять в «Иллюзии» на Мальдивах, взять с собой планировали родителей и Семаргина с семьей. Саломия по-прежнему стеснялась своих шрамов, потому и круг гостей был настолько суженным.
Никита и здесь не вмешивался, сказал лишь, пусть ходит как хочет. Без повязки, с повязкой, в парандже, в скафандре. Как ей комфортно, так пусть и ходит, для него она в любом случае самая красивая и единственная. Это было самое главное, поэтому дома она не пряталась, но на людях все же предпочитала прятаться под маской.
Жили они в квартире Никиты, Саломия предлагала поселиться в ее особняке, но Никита не захотел. От города далеко, иногда ему нужно задержаться в офисе, придется приезжать домой ночью, и Саломия безропотно подчинилась. Зато он предложил проводить там выходные, и вот уже вторую неделю с вечера пятницы по утро понедельника они втроем уезжали за город.
Даньку временно поселили в гостиную. Почему временно, потому что Елагин собрался строить дом, и Саломия снова с ним согласилась, хотя вполне могла купить готовый. Но для него было важно сделать это самому, и она не перечила. Правда, выбирать участок под застройку зимой было как минимум недальновидно, поэтому договорились, как только сойдет снег, вернуться к этому вопросу.
— Какой ты хочешь дом? — спрашивала Саломия.
— Такой, чтобы мне не пришлось бродить по дому в поисках тебя полдня, — отвечал Никита, — или тебе хочется что-то монументальное?
Саломия отрицательно качала головой, она так и не привыкла к огромным особнякам Фон-Росселей, слишком им там с Данькой было пусто и одиноко, а Никита добавлял:
— Я хочу натыкаться на детские игрушки, все время видеть тебя, обнимать тебя. Ну выстроили родители трехэтажный дом, а теперь он зачем им нужен? Разве что внуков есть куда подбрасывать.
И Саломия снова соглашалась со своим любимым мужчиной. Когда Даньку отселили, тот сначала надулся, но Никита нашел самый действенный способ — ложился спать вместе с сыном на диване в гостиной и не уходил, пока мальчик не засыпал. Случалось, засыпала в ожидании Никиты сама Саломия.
Она уже почти научилась справляться со своим чувством вины, но когда эта парочка смотрела вместе мультики, ей приходилось особенно тяжело. Данил обнимал отца за шею, прижимался щекой к лицу Никиты, и так они могли просидеть больше часа. Елагин при этом блаженно жмурился и наблюдал за экраном, приоткрыв один глаз. Он нередко начинал дремать, тогда Данька пальцами расклеивал отцовские глаза, и Никита покаянно клялся: «Что ты, сынок, я не спал и все видел, там были пингвины! Вот только куда они делись, я так и не понял?»
Сын отца прощал, кратко разъяснял, куда делись пингвины, и оба Елагина продолжали просмотр, а Саломия убегала в кухню. Она вообще заметила, что Никита почти не называл сына по имени, только «сынок», а тот в свою очередь, лишь только отец переступал порог, без устали сыпал: «Пап, а ты меня завтра отвезешь в школу?», «Пап, а ты научишь меня так подтягиваться?», «Пап, а мы пойдем в кино?», и Никита от этого бесконечного «пап» плавился на глазах.
Впрочем, он точно так же млел, укладываясь вечером на живот Саломии, и с серьезным видом рассказывал животу, как прошел его день. Ей было смешно и щекотно, а Никита шикал и утверждал, что она не дает ему общаться с дочерью. Саломия за всю жизнь не встречала мужчин, так повернутых на своих детях, как ее Никита, и со вздохом признавала, что у таких, как он, детей должно быть много по определению.
Она все-таки уговорила Никиту посетить ее могилу, точнее, той девушки-наркоманки, которую похоронили вместо нее. Елагин согласился только потому, что там же была похоронена бабушка Саломии, а саму он ее на кладбище в жизни бы не отпустил.
Букета купили два, хоть Никита и морщился, но Саломия настояла, пусть взамен драгоценностей, но девушка пыталась спасти Саломию, хотелось ее отблагодарить.
— Надо снести этот памятник к чертовой матери, — хмуро проговорил Никита, глядя на черный полированный камень с портретом Саломии, а потом выдохнул гулко, будто дракон, обнял Саломию со спины и спрятал лицо в мех ее шубы.
— Нужно просто сменить фото и табличку, — возразила она, прильнув щекой к припорошенным снежной крошкой волосам мужа. — А памятник красивый, мне нравится.
Елагин посмотрел на нее, как на сумасшедшую, и поспешно увел с таким видом, будто она планировала здесь остаться. Возле могилы бабушки Саломия от души наревелась, при этом ей было ужасно жаль Никиту, который стоял рядом мрачный и хмурый, поддерживая ее под локти. Здесь он тоже ни разу не был, родители Никиты ухаживали за могилой бабушки, они тоже планировали поставить памятник, но их опередили сотрудники одного из агенств ритуальных услуг.
Конечно, Саломия сама заказала и оплатила изготовление, установку памятника и даже уход за могилой, но пришла сюда впервые. А потом они поехали в квартиру Саломии, ту самую, в «профессорском» доме. Тут она прорыдала не меньше часа, периодически замолкая, а потом снова захлебываясь слезами. Никита молча дал ей выплакаться, крепко обнимая и покачивая, как ребенка.
— Родители считали, что у вас объявились родственники, потому что в квартире сменили замки, — Никита поглаживал ее волосы, когда она, успокоившись, лежала у него на плече.
— Нет, какие родственники, я унаследовала квартиру, мои поверенные сменили замки и наведывались в квартиру. Я хочу оставить ее как память о них с дедушкой.
— Любимая, мне нужно кое-что рассказать тебе, — Никита продолжал гладить ей волосы, — ты должна это знать, хоть лично я бы предпочел больше никогда о ней ничего не слышать.
— Ты о ком, Никита? — удивленно подняла на него глаза Саломия.
— О твоей родной бабушке, Урсуле Фон-Россель.
— Разве так бывает? — только и смогла выговорить Саломия, когда Никита закончил рассказ.
— Как видишь, — усмехнулся Елагин, — мы все были шокированы не меньше.
Саломия растерянно оглядывалась по сторонам, ей казалось, все вокруг теперь выглядит другим, словно сместилось под другим углом. Да, она давно знала, что ее бабушка и дедушка — «приемные», но то, что старуха Елагина ее родная бабушка, не укладывалось в голове.
— Теперь мне стало ясно, почему ее так подкосило известие, что у Фон-Росселей появилась наследница, она понимала, что это ее внучка, но то, что это ты, ей не могло явиться даже в самой кошмарной фантазии, — мрачно заключил Никита. — Ее ведь тогда на время парализовало после инсульта.
— Она пыталась со мной связаться, — ошеломленно прошептала Саломия, все еще не в силах прийти в себя, — но я дала распоряжение, чтобы ее письма даже не вскрывали, а всю элекронную почту отправляли в спам.
— Мия, — Никита взял ее за руку и накрыл сверху ладонью, — я это тебе рассказал не для того, чтобы распускать сопли, а потому что ты имеешь право знать. Но не более. Я категорически против, чтобы она виделась с Даниэлем. Мой ребенок стал причиной того, что она сделала с вами, поэтому она не увидит моих детей, я просто не позволю. Отец мечется, терзается, а для меня все однозначно, ее для меня больше не существует.
— Она ведь любила тебя, Никита, ты сам говорил? — подняла Саломия на него заплаканные глаза и ужаснулась, каким адским огнем полыхнул его взгляд.
