был здесь в последний раз. Я устал, все болит. Болит голова и болит сердце.
Я не могу поверить, что Джейд сбежала.
Затащив свое тело наверх, я планирую принять горячий душ и проспать остаток дня. Сегодняшнее шоу было отменено с обещанием перенести его, как только Крис достаточно поправится, чтобы снова играть. Тяжесть давит на меня, когда я думаю о его предстоящем пути: сначала починить тело, а затем починить брак. Хотя не могу игнорировать правду. Крис, возможно, никогда не вернется к музыке.
После душа вытираю свою изодранную кожу, оставляя пятна крови на полотенце, где недавно зажившие раны открылись под струями воды. Я перевязываю, что могу, и надеваю черную футболку на случай, если кровь просочится. Натягиваю шорты и принимаю «Адвил», затем смотрю на свою кровать.
Мой усталый, жалкий разум представляет Джейд, свернувшуюся калачиком под простынями, ее растрепанные волосы, разметавшиеся по подушке, ее руки под щекой, а лицо расслабленное во сне. Чего бы я только не сделал, чтобы заползти к ней сзади, прижать ее мягкое тело к своему и целыми днями спать с ней в безопасности в моих объятиях. Ощущение ее близости так свежо, что у меня болят руки от того, как скучаю по ней. Смогу ли я когда-нибудь снова крепко спать без нее?
Стеснение в груди заставляет меня задать себе единственный вопрос, который я откладывал последние несколько дней.
Влюблен ли я в Джейд?
Я помню, как Рейчел говорила, что любить — значит ставить другого человека на первое место, даже если это означает уйти от своей мечты.
Ушел бы я из группы, если бы это означало, что я должен оставить Джейд?
Ответ застревает у меня в горле.
Я надеваю шлепанцы и мчусь в свой гараж. Набираю адрес в Бойл-Хайтс на своем телефоне. Гараж открывается, и я завожу свой грузовик, указания синхронизируются с GPS.
Выезжаю из гаража, направляясь в сторону автострады.
ДЖЕЙД
Если уход за больными и научил меня чему-то, так это тому, как разделять свои эмоции. Если бы пришла мать, накачанная метамфетамином, держащая своего обмякшего, ушибленного ребенка, утверждающая, что ребенок упал с высокого стула, я бы засунула свою ярость в маленькую коробочку, чтобы ясно мыслить и выполнять свою работу.
Когда сижу, прислонившись спиной к красной кирпичной стене крематория округа Лос-Анджелес, я использую тот же метод, чтобы держать себя в руках.
Дело не в том, что я забыла о своих обстоятельствах. Я знаю, что нахожусь в больничной одежде со сломанной лодыжкой и босыми ногами. Я осознаю все порезы на моем лице и руках и мои грязные волосы. У меня нет ни единого доллара на счету, нет семьи, к которой я могла бы обратиться, и, что хуже всего, я ношу в своем теле крошечную жизнь, данную человеком, которого я ненавижу больше всего на свете.
Может быть, я наконец сошла с ума. Или, может быть, боль стала такой тяжелой, что я оцепенела до глубины души.
Я не могу определить время, но на вывеске написано, что они открываются в семь тридцать.
Небо светлое, так что могу предположить, что скоро откроются.
Прислоняюсь головой к кирпичу, чувствуя теплое солнце на лице, благодарная за то, что морозы и снег остались далеко позади.
Я должно быть задремала, потому что внезапно просыпаюсь от женского голоса, и нежной руки на моем плече.
— Дорогая, вы в порядке? Мне вызвать скорую помощь?
Я моргаю и вижу толстые очки и серо-каштановые волосы, собранные в пучок. Женщина прижимает сумочку к животу, как будто боится, что я могу забрать ее у нее.
— Я в порядке. Просто заснула.
Женщина осматривает мою одежду, костыли на боку, босые ноги и обмотанные лодыжки.
— Вы здесь работаете? Я просто жду, когда откроются двери.
— Да, мы открыты. — Она протягивает руку, но выглядит слишком хрупкой, чтобы выдержать мой вес.
— Спасибо, но думаю, что справлюсь. — Я поджимаю под себя здоровую ногу и использую костыли, чтобы помочь себе встать. Мои мышцы протестующе кричат — побочный эффект аварии.
Я следую за женщиной к стеклянным дверям, и она распахивает их передо мной. В комнате пахнет пылью, а воздух густой и душный.
Женщина обходит стойку, включает свет и убирает сумочку в ящик.
— Чем я могу помочь?
Волна печали поднимается у меня в горле, и я кашляю, чтобы прочистить его.
— Я здесь, чтобы забрать свою маму. Рене ДеЛеон.
Глаза женщины вспыхивают состраданием, и она вытаскивает гигантскую папку с тремя винтами, скрепляющими ее, и клейкой лентой на потрепанных углах.
— Знаете, когда она умерла, примерно в какой день?
— На Новый год. — Мне позвонили только несколько дней спустя, когда соседи учуяли запах ее разлагающегося тела и вызвали полицию. Они нашли ее мертвой на диване, в окружении выписанных по рецепту обезболивающих.
Чувство вины пронзает меня насквозь.
Женщина проводит пальцем по страницам с именами невостребованных мертвецов.
— Хм… — Она облизывает палец и переворачивает другую страницу. — ДеЛеон…
При виде того, что моя мама превратилась в одно из тысяч забытых имен в книге, у меня горят глаза.
— Вот оно. — Женщина нацарапывает номер на бумажке и смотрит на меня поверх очков. — Плата составляет триста шестьдесят два доллара.
— Я отправила чек около месяца назад.
Она проводит пальцем по линии, ведущей к галочке, а затем кивает.
— О, хорошо, да. Я сейчас вернусь.
Я ковыляю к ближайшему креслу и опускаю на него свое больное тело. Я так устала, но еще рано, и приюты для бездомных откроются для регистрации только в пять. Мне нужно найти что-нибудь поесть и безопасное место для сна, может быть, пляж? Я шевелю пальцами на обмотанной ноге и стону. Действие обезболивающих заканчивается. Я босиком, без гроша в кармане и сама по себе.
Как сильно я хотела принять предложение Райдера и остаться с ним, но как я могла принять его помощь после всех секретов? Я уверена, что его модные адвокаты скоро узнают обо мне все и расскажут ему. Тогда он будет рад, что я уехала.
— Вот, пожалуйста.
Женщина делает последние несколько шагов ко мне и протягивает маленькую пластиковую коробочку. В ней нет ничего особенного. Даже не написано ее имя. Просто номер, нацарапанный черным маркером.
Мама.
Рыдание вырывается из моего горла, и я сгибаюсь пополам от его силы. Я
