- Ты соображаешь вообще? – медленно проговорил Моджеевский, чтобы не молчать, потому что молчанием его все сильнее затягивало в морок.
Привстав на цыпочки, Нина приблизила свое лицо к лицу Романа и выдохнула ему в губы:
- Ну перестань. Я же помню, какие подарки ты предпочитал.
- И с чего такая милость... на мою голову?
- Я поняла, что люблю тебя и ужасно скучаю, - уткнувшись лбом в его грудь, говорила Нина. – По тебе скучаю… по нам…
Три года он мечтал об этих словах.
Три года он мечтал об этой минуте.
Три года он ждал, что однажды она впустит его к себе.
И вот впустила. И ее бесконечно милый голос, бесконечно желанные слова, бесконечная нежность в касаниях заставили его медленно поднять руки и опустить их ей на плечи. По-другому он не мог.
А она могла. Три года держать его за порогом.
- Нинка, - дрогнув, проговорил Роман, - ты нахрена наврала, а? Ты же знала, что я... что я буду занят.
- Занятым бывают на работе, - хохотнула бывшая и, взяв его ладонь, потянула за собой. – Идем в комнату, чего на пороге стоять.
И он даже сделал шаг следом за ней – устоять на месте под таким напором было сложно. Под таким напором, обнаруженным именно сейчас. Ни днем, ни месяцем, ни годом раньше, а именно сейчас.
Когда он, черт возьми, был занят!
Роман остановился, как вкопанный, и мотнул головой, чтобы понять, что происходит на самом деле. Хоть немного подумать.
- Перестань, - глухо выдохнул он и отнял у нее пальцы. – Ты наврала, чтобы я притащился сюда? Спасать тебя, да? Я же всегда так и делаю. Бросаю все и мчусь?
- Не передергивай.
- Я называю вещи своими именами. Кем ты меня считаешь?
- Мужчиной, которого я люблю, - она снова прижалась к Роману, не давая ему свободного пространства. – У меня, между прочим, никого не было кроме тебя. Никогда.
- И чего ты хочешь от меня?
- Тебя!
- Прямо сейчас?
- Да, прямо сейчас! – Нина посмотрела ему в глаза и хрипло договорила: - И не ври, что ты не хочешь!
Роман сглотнул. Она никогда, никогда в жизни не была с ним так откровенна. А он впервые сознавал, что не представляет, как потом будет жить, если сейчас совершит ошибку. Снова.
- Я тебе никогда не вру, Нина, - ответил Роман. – Больше не вру. Хочу. Но этого не будет, и ты сама это знаешь.
Она вмиг сделалась другой. Такой, какой была все эти три года, не подпуская его не только к себе, но и не особенно – к детям.
- То есть на меня и на нашу семью – наплевать было можно, а теперь ты заделался праведником? – выкрикнула Нина. – Да пошел ты, Мождеевский, вместе со своей примитивной моралью!
И с этими словами она влепила ему звонкую пощечину. А он так и остался стоять над ней и глядеть на нее, в этом кружевном пеньюаре, которым она не менее примитивно намеревалась вернуть его себе.
- Я не праведник! – мрачно ответил он. – Никогда им не был и не собираюсь быть. Я – Моджеевский. И кое-чему научился. Например, тому, что подлость – это всегда подлость. Если бы сейчас я трахнул тебя прямо вот так, ты бы меня уважала хоть немного? Я бы тебе нужен был? Или это была бы радость, что отбила добычу обратно?
- Тебя только это волнует?
- Нет. Не только. Еще меня волнует тот факт, что час назад я бросил любимую женщину в одиночестве посреди ресторана, потому что ты сломала ногу и расшибла голову. Не находишь, что это самая большая глупость с моей стороны? Я тебе верю, Нина. Все эти годы верил. Причинил тебе боль – и ненавидел себя за это, но верил. Знал, что ты никогда так меня не подставишь, а ты – подставила. Именно сегодня. Да если бы ты полгода назад сделала все то же самое... если бы только немного раньше!
- А я сделала сейчас, - развела она руками и усмехнулась. – И знаешь, что любопытно. Ты ведь сразу все понял. Сразу! Но торчишь здесь битый час вместо того, чтобы развернуться и уехать к своей, как ты говоришь, любимой женщине. Никого ты не любишь, Моджеевский, кроме себя.
- Дура ты, Нинка, - точно так же усмехнулся и он, только усмешка его вышла горькой. – Я не настолько сволочь, чтобы просто развернуться и свалить. Моя беда в том, что ты родной мне человек. И мы с тобой друг другу задолжали этот разговор.
- Кому должна – прощаю.
Роман кивнул. Понимал, что сейчас уже бесполезно что-то пытаться объяснить. Вернувшаяся на мгновение женщина, которую он помнил и любил, снова спряталась. И он не знал, нужна ли она ему теперь. Он шагнул дальше. Вперед – по жизни, и от нее – в направлении двери. Поздравление превзошло все его ожидания. По крайней мере, теперь он знал наверняка, что Нина – уже совсем, до конца бывшая.
На пороге снова замешкался. Обернулся. И проговорил:
- Я очень тебя прошу больше Женю не трогать и не приходить в мое отсутствие. Тебя Лена Михална сдала, я не хотел поднимать этот вопрос, но... ввиду сегодняшнего... Женька не виновата, что у нас все так наперекосяк вышло. У меня это очень серьезно, Нин.
- У тебя-то серьезно, - усмехнулась в ответ бывшая, - а у нее? Отхватить богатого и всемогущего мужика – это даже не сорвать джек-пот. Это льстит самолюбию!
- А ты по-прежнему уверена, что все про всех заранее знаешь. И почему-то только плохое, - усмехнулся и Роман.
- Ну-ну!
Больше он ждать не стал.
Вышел за дверь и рванул к лифту. Вниз, на первый этаж. Из подъезда – к машине.
И только оказавшись в салоне, выдохнул, заставляя себя успокоиться, смириться с произошедшим. Пережить это. Потому что он наконец дожил до того дня, когда ему больше не нужен второй шанс. Когда готов мчать что есть духу дальше.
Негромко рассмеялся и достал телефон. Ни смс, ни пропущенных. Впрочем, он бы услышал. Роман быстро открыл список контактов и набрал Женьку, вслушиваясь в длинные гудки, которые оставались без ответа. В любое другое время эта безответность едва ли пришлась бы ему по вкусу – а от любого другого человека еще и накаляла бы. Но сейчас... черт подери, сейчас, когда он умудрился оставить ее одну посреди танцевальной площадки, посреди ресторана, посреди всей жизни на глазах у чертовой тучи людей!
Моджеевский негромко выругался себе под нос и отключился, не дождавшись, что она возьмет трубку, и понимая, что не возьмет. Женя – не возьмет! Не сейчас. А потом бросил телефон на соседнее сидение и завел машину. Нужно вернуться, нужно правильно закончить этот идиотский вечер – с ней, там, где оставил.
За окном пробегала лента дороги, вившаяся вдоль береговой линии, которая посреди неувядающего сентябрьского лета даже в этот вступивший в свои права вечер – манила обещанием теплой и нежной ночи. Если Женя до сих пор там, то они доедят десерт, пройдутся по песку у самой кромки все еще теплой воды и поговорят, в конце концов, обо всем, что было важно ему, и что, он надеялся, может быть важно ей.
Когда впереди показались лампочки ресторанчика, Роман перевел дыхание. Слишком долго. Слишком много времени. И тому, что ее не было, Моджеевский не удивился. Администратор, с распростертыми объятиями встретивший его на пороге, вежливо, без излишнего любопытства и без читавшихся эмоций сообщил, что его спутница вызвала такси и давно уехала.
А Роман снова звонил и снова вслушивался в гудки, бормоча под нос: «Ну бери же давай, а!»
Но это бормотание тоже осталось безответным.
Из плохого – вариантов, куда она отправилась, было два. Либо к нему домой, либо к отцу.
Из хорошего – оба варианта находились на одной улице.
И само время побежало следом за ним, даже слегка отставая, не поспевая за его скоростью. Никаких пробок, которые препятствовали ему на пути к бывшей, уже и в помине не было, будто бы все на свете предпочло отойти в сторону, когда ему так отчаянно надо в Солнечногорск, на Молодежную.
До Романа только теперь дошло, что он натворил из-за выходки Нины.
Только сейчас.
Надо было не слушать, надо было отправить Борисыча. Надо было перезвонить Тане или Боде и узнать у них подробности. Что угодно надо было, но только не заставлять Женю чувствовать себя... да Моджеевский даже не представлял, как она себя чувствовала в ту минуту, когда он уходил из проклятого ресторана!
