Ему осталось два месяца на заводе, и всё, долг за тачку погашен. Свобода от рабства!
– Я тут нашла кое–что, – тяну пассивно–агрессивно. Поднимаю повыше цепочку. – Узнаешь?
Он чуть прищуривается.
– А, так вот где он! – этот гад радуется, всплескивает руками! – Я думал из кармана вывалился на улице. Как удачно, что ты нашла. Носи на здоровье.
Скрещиваю на груди руки. Какой романтичный подарок!
– Ты чего, обиделась? – искренне удивляется он. Подходит ближе.
Я дергаюсь.
– Юля–Юлечка, – присаживается, обнимает одной рукой. – Ну чего ты? Всё, конец? Свадьбы не будет?
– Будет, – тяжело вздыхаю. – Просто как подумаю! Как вспомню! Аж злость берет!
Он обнимает крепче. На запястье серебряный кулон, тот самый, который я дарила. Матвей его носит, как талисман. Как воспоминание о том, как бывает трудно.
Я тоже сохраню этот драгоценный листочек на память. Его так и не касалась другая девушка. Как и моего Матвея. Но могло быть иначе. Наша любовь выдержала, но больше таких испытания для нее я не допущу.
– Меня уже не берут ни обида, ни злость, – вдруг признается Матвей. – Внутри полный дзен. И просто хорошо. Я отпустил.
– Что же хорошего! Бардак такой вокруг, я ничего не успела! И экзамен надо сдавать! И кулон еще этот!
– Я тебя люблю, Юлька, – разоружает моментально. Улыбается. Красивее и лучше просто нету.
– И я тебя люблю, Матвей, – вырывается. Тоже улыбаюсь широко. Он мой. – Я принимаю твой подарок. Поможешь надеть?
– Да.
Отворачиваюсь, и Матвей защелкивает замочек.
– Хорошо, что мы это пережили.
– Мы пережили вещи и пострашнее. Это пшик.
Он поднимается, протягивает руку, и я тут же вкладываю в его большую горячую ладонь свою. Хорошо, когда ошибки позади. И после них остались только лишь талисманы.
Ребенок в животе лениво толкается, пока мы едем в универ. Потягивается, малыш. Я расстегиваю куртку и поправляю резинку специальных штанов.
– Зарядку делает? – спрашивает Матвей.
– Так, чуть–чуть. Его время еще не пришло, сам знаешь.
– О да, обычно мальчик начинает кувыркаться, едва мы ложимся спать. И я пытаюсь подкатить. – Закатывает глаза.
Смеюсь. Движения сына не доставляют дискомфорта, но когда я их чувствую, испытываю так много эмоций, что могу только о нем думать! Да и Матвей сбивается с настроя. Мы только после скрининга в двадцать недель начали вновь заниматься любовью — осторожно, медленно, редко. А с шевелениями сына всё чаще меняем планы. Я часто шучу, что не представляю, за какие грехи досталась Матвею. Он отвечает, что сделал вклад в будущее. И что у него на меня большие планы.
На душе тут же становится тепло!
В универе непривычно. Учиться я перестала совершенно, так уж вышло. Долго восстанавливалась после болезни, не было сил далеко ездить. Потом напала апатия. Сейчас сдаю сессию, перевожусь на заочку. Дальше видно.
Технический универ никогда не зажигал в душе огонь, я училась, чтобы просто хоть что–то делать. Родители одобряли. Сейчас осознаю, какая это была глупая идея. Мне было так страшно остаться на второй год и вновь пробоваться в мед (вдруг не выйдет?), что я пошла туда, куда взяли с моими баллами. Не оставляет ощущение, что эти полтора года были потеряны.
Стоит поблагодарить моего мальчика — я нежно глажу всё еще плоский живот — за то, что он подарил время подумать, переосмыслить, переоценить свою жизнь и то, к чему стремлюсь.
Сдаю экзамен кое–как. Честно говоря, на жалкую тройку, но ставят четыре. Выхожу на улицу, пишу Матвею о том, что сдала.
«Умничка! Бери такси».
«Я до Тани доеду, мы договаривались вместе погулять. Потом домой».
«Будь на связи».
Нестерпимое чувство голода обрушивается внезапно! Я быстро дохожу до кулинарии, покупаю булку с сахаром. Свежая, как же вкусно!
Стою на крыльце, ем.
Солнышко светит по–зимнему тусклое, небо над головой – серое, а снег даже и не думает сходить. И всё же ощущается близость весны. Не знаю каким образом, кожей чувствуется, что ли? Скоро будет тепло, скоро–скоро!
Я поднимаю глаза, машинально разглядывая проходящих мимо студентов. Кусаю булку, задумавшись о грядущей свадьбе так глубоко, что не замечаю, как ко мне приближаются. Знакомый голос застает врасплох:
– Юля, привет! Ты что здесь делаешь?
Я быстро оборачиваюсь и вижу перед собой Любу.
Ловлю себя на том, что ничего к ней не чувствую. Ни любви, ни ненависти. Может, и правда отболело?
Бывшая подруга будто осунулась. На лицо изменилась и вообще. Мы давно не виделись.
– Сессию сдаю.
– Молодец! А я документы забираю, – Люба показывает пакет с папками, словно я выразила сомнения. – Поеду в Новосибирск.
– Из–за меня? – Слова срываются с языка так стремительно, что не успеваю их удержать. Действительно так думаю.
Она молчит, моргает. А потом сознается:
– Да, если честно, в том числе. Если бы мы дружили, то я бы не осмелилась. Теперь мне здесь делать нечего. Я мечтаю учить детей рисованию, попробую поступить весной.
– Значит, всё к лучшему.
– Нет. – Люба снова молчит, затем быстро вытирает глаза. – Юля, прости меня. Пожалуйста, прости за всё. Я не хотела, чтобы вы потеряли ребенка. Если бы я знала, что мои злые слова окажутся пророчеством, рот бы себе заклеила! Мне ужасно гадко, и я чувствую свою вину. Мы с папой вдвоем чувствуем.
Ох. Малыш вновь толкается, еще один любитель сладких булок растет.
Я облизываю пересохшие губы и медленно произношу:
– На сколько я знаю, твоего отца уволили за превышение полномочий. Я думала, он нас ненавидит.
Павел подключил связи, своего тестя и еще кого–то. Подействовало.
– Да. Тоесть, не совсем. Его лишили новогодних премий, понизили. Он поругался и уволился
