мой голос звучал твердо.
— И я хочу, чтобы ты съела побольше этого стейка. Тебе понадобится утюг. Развивающиеся плоды нуждаются в высоком количестве железа.
— Куинн?
— Да, девочка?
— Ты сумасшедший. — Когда я усмехаюсь в ответ на ее злобный взгляд, она добавляет: — Подтверждаю. Где-то там есть обитая войлоком камера с твоим именем на двери.
Моя улыбка становится шире.
— “Дом Паука”. Мне нравится. А теперь сядь и позволь мне покормить тебя.
— Я не инвалид!
— Помолчи, или я засуну тебе в рот что-нибудь еще, чтобы ты заткнулась.
Если бы человека можно было убить взглядом, я был бы мертв тысячу раз.
Я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь за всю свою жизнь чувствовал себя таким счастливым.
36
РЕЙ
Мы едим. И под этим я подразумеваю, что Куинн кормит меня небольшими порциями тщательно нарезанной еды, обязательно добавляя все овощи, которые он может уговорить меня положить в рот, продолжая бубнить о потребностях младенцев в питании.
После ужина и первой из многих, боюсь, предстоящих лекций о том, как питаться за двоих, он отводит нас в душ, умывает с энтузиазмом лабрадора на его первой прогулке в парке для собак, а затем возвращается в постель со мной на руках.
Когда он лежит на мне сверху, обжигая сетчатку глаза яркостью своей ликующей улыбки, я решаю, что пришло время приспособиться к ситуации.
— Простите, что прерываю ваше злорадство, но вам не приходило в голову, что мне, возможно, нужен отдых?
Он хмурит брови.
— Отдохнуть?
— Позвольте мне объяснить вам это так: если бы я вставила вам в зад предмет размером с кеглю для боулинга, как вы думаете, смогли бы вы после этого вернуться к своим обычным делам? Стали бы вы скакать верхом по ирландским вересковым пустошам, перепрыгивать ручьи и скакать во весь опор, в то время как ваша бедная, оголенная задница принимала бы на себя основную тяжесть всей этой тряски в седле?
Он выглядит потрясенным.
— Я знал, что причиняю тебе боль! — Затем, после паузы: — Кеглей для боулинга?
Когда его улыбка возвращается, я сдаюсь. Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.
— Хорошо, девочка, — говорит он теплым голосом, его губы прижаты к моему уху. — Мы отдохнем. Мы хорошо выспимся ночью. Тебе это понадобится, потому что выращивание детей требует много энергии.
— Ты можешь замолчать, пожалуйста, пока я не выбросилась из окна?
Он переворачивается, притягивает меня к себе и, смеясь, прячет лицо у меня на шее. Должно быть, я вымотана сильнее, чем думаю, потому что почти сразу засыпаю на нем.
—
Сон начинается с огня.
Повсюду вокруг меня, даже под моей кожей. Я сгораю заживо изнутри, и от этого никуда не деться. За исключением того, что на самом деле это не огонь. Это только кажется огнем. Потому что именно на это похоже многократное нанесение ударов кожаным кнутом.
Я голая, кричу, ползу на четвереньках по холодному мраморному полу, рыдая и моля о пощаде. Мой мучитель не дает мне ничего. Следуя вплотную за мной, пока я карабкаюсь в поисках безопасности, он щелкает кнутом снова и снова, рассекая мою плоть. Кровь забрызгивает мрамор. Она теплая и скользкая под моими ладонями.
Сильный удар по ребрам отбрасывает меня в сторону. Я лежу на холодном твердом полу на спине, раскинув руки, тяжело дыша, отчаянно умоляя нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет когда он нависает надо мной, высокая фигура с затененным лицом и занесенной для удара рукой.
Падая, хлыст рассекает воздух со злобным шипением, словно тысячи змей опускаются, обнажив острые клыки, готовые укусить. Я кричу во всю силу своих легких, зная, что меня никто не услышит.
— Рейна! Просыпайся, детка! Просыпайся!
Куинн кричит на меня. Держит меня в своих объятиях и кричит. На мгновение я ослепла, не видя ничего, кроме черноты, и слыша только бешеное биение своего сердца и то ужасное шипение, которое всегда раздавалось прямо перед тем, как меня охватывала боль.
Когда делаю резкий вдох, я медленно прихожу в себя. Дюйм за дюймом темнота отступает. Тепло комнаты и объятий Куинна проникает в меня, успокаивая. Я в безопасности. В гостиничном номере в Бостоне, а не дома в Нью-Йорке с Энцо.
Энцо мертв. Он больше никогда не сможет причинить мне боль. За исключением того, что он может, потому что этот больной сукин сын продолжает жить в моей памяти.
Вся в поту и дрожа, я опускаю голову на грудь Куинн.
— Ты в порядке, любимая, — говорит он потрясенным голосом, укачивая меня в своих объятиях. — Ты в порядке. Я с тобой.
Простыни вокруг нас скомканы. Должно быть, я металась. Интересно, сколько времени ему потребовалось, чтобы разбудить меня.
Он целует меня в макушку, затем берет мое лицо в ладони. Его глаза ищут мои.
— Тебе приснился кошмар.
— Энцо, — срывающимся голосом говорю я.
Он морщится.
— Ах, черт.
Он заключает меня в объятия и держит до тех пор, пока мое прерывистое дыхание не становится нормальным и я больше не дрожу от страха.
— Что я могу сделать?
— Только это. Через минуту я буду в порядке.
Он тяжело выдыхает, затем натягивает одеяло, удерживая меня одной рукой. Укладывает нас обратно на подушки, кладет мою голову себе под подбородок и обхватывает меня руками и ногами, так что я оказываюсь в коконе его тепла.
Мы долго лежим вот так в темноте, дыша вместе. Это могут быть минуты или часы, я не знаю. В конце концов, меня охватывает странное чувство. Немного поразмыслив, я понимаю, что это покой. Я никогда раньше не чувствовал покоя. За все свои тридцать три года я никогда не знала, каково это — найти убежище от бурь, которые всегда преследовали меня. Я так долго блуждала в море, что думала, вот что значит жить.
Только сейчас, мельком увидев золотоволосого мужчину, машущего мне с берега вдалеке, я понимаю, что штормы, возможно, остались позади. Мои паруса полны, море гладкое, а ветер в спину мягкий и непринужденный. Возможно, я наконец-то вернусь домой.
Тихим голосом я говорю: — Адреналин.
— Что?
Я отстраняюсь от Куинна, переворачиваюсь и сажусь, чтобы свесить ноги с кровати. Я опускаю голову на руки и выдыхаю дыхание, которое сдерживала всю свою жизнь. Оно вырывается из меня, тяжелее, чем земное притяжение.
— Я сказала
