МУСТАФА МАХМУД
Паук
Перевод с арабского О. Власовой
1
Меня зовут Дауд, я защитил докторскую диссертацию по нейрохирургии в Берлинском университете. Не так давно мне исполнилось пятьдесят, хотя мое отражение в зеркале шкафа в углу комнаты свидетельствует совсем о другом: глубокие морщины, впалые щеки, узловатые пальцы, сморщенная кожа, седые волосы, покрасневшие глаза, беспокойный взгляд, - словно на меня глядит какой-то восьмидесятилетний старик на пороге смерти. Конечно, это не так. За всем этим стоит тайна, ужасная тайна, которую я носил в себе все эти долгие годы, ощущая груз тяжкой ответственности. До каких же пор все это будет продолжаться? Я думаю, что настало время заговорить, доверить этим страницам тайну тяжких лет, которые мне довелось пережить, раскрыть эту тайну. Да простит меня тот, кто, читая эти записки, наткнется на какой-нибудь непонятный термин; пусть он извинит меня за ту поспешность, с которой я заполняю эти страницы, ведь жить мне осталось так мало.
Вот теперь я пишу, задыхаясь, осознавая, что смерть приближается с каждым ударом пульса. Но я не должен умереть до того, пока не раскрою эту ужасную тайну. А вдруг так оно и случится? О Боже! Кто знает? Возможно, человечеству понадобятся еще века для того, чтобы узнать драгоценную истину. Жизнь по-прежнему будет оставаться тщательно охраняемой тайной, вечной загадкой.
Ну что ж, начнем, пожалуй, поскольку история эта достаточно длинная. Итак, обо всем по порядку, с полудня того давнего дня, шесть лет тому назад.
Зимой 1958 года, туманным и сырым воскресным днем, когда я только что, как обычно, выпил чашечку кофе в приемной моей клиники, в дверь ко мне постучал первый посетитель. Это был молодой человек, очень худой, по его лицу и глазам было видно, что он уже давно страдает болезнью желудка и печени. Я уже был готов сразу же сказать ему о его болезни, выписать ему лекарства, даже не осматривая его. По его лицу можно было прочесть все как в книге: проблемы с кишечником, желчным пузырем, пищеварением. Классическое трио для нашей страны. Но он жаловался совсем на другое. Он протянул мне направление от одного очень известного доктора, который рекомендовал ему обратиться ко мне. Я прочитал следующее: "подозрение на опухоль мозга... требуется осмотр и лечение".
Опухоль мозга? Что же заставило моего коллегу предположить, что, возможно, речь идет об опухоли мозга? Я стал расспрашивать пациента. Он жаловался на постоянную головную боль и проблемы со зрением. Эти симптомы не выдавали ничего особенного, причиной тому могла быть тысяча и одна болезнь. Головную боль могло вызвать несварение желудка, частые запоры, анемия, синусит, кариес, повышенное артериальное давление, долгое чтение без очков, пристрастие к алкоголю, нервозность... Все это могло стать причиной и мигрени, и проблем со зрением. И все же, почему врач сделал предположение об опухоли мозга? Это был достаточно серьезный диагноз, когда любые предположения являются непозволительными. У меня не было времени на долгие расспросы и размышления. Я перешел к обычному осмотру: глазное дно, рентгенограмма головы, давление спинномозговой жидкости, электроэнцефалограмма. При помощи офтальмоскопа я осмотрел оптический нерв и сетчатку. Первый осмотр подтвердил мое впечатление: ничто не указывало на наличие опухоли мозга или давление спинномозговой жидкости. Все казалось нормальным. Больной заметил мою улыбку и как-то приободрился:
- Доктор, как вы меня находите?
- Хорошо, прекрасно. Ничего особенного не нахожу.
- Спасибо.
Немного помолчав, он спросил с тревогой в голосе:
- Но у того врача были сомнения...
- Какие сомнения? Я не вижу ничего подозрительного. В любом случае, сделаю вам рентген для вашего же спокойствия.
Пока сестра готовила рентгеновский кабинет, я, как обычно, записывал свои наблюдения в карту больного. Он спокойным ровным голосом отвечал на мои вопросы. С лица его исчезла напряженность.
- Меня зовут Рагиб Дамиан, я инженер-электротехник, живу в Куббе, на улице Ибн аль-Валид, дом 15. В настоящее время работаю в научно-исследовательском центре по проблемам радиации в Каср аль-Айни.
- Вы женаты?
Он улыбнулся, поглядев на кольцо жениха на правой руке:
- Скоро женюсь.
- С какого времени вы жалуетесь на головные боли?
- Вот уже два месяца.
- Как это началось?
- Это произошло как-то в воскресенье. Я помню день и час так, точно это было сегодня. Я возвращался из кино. Ночь была очень темной, было полное затмение луны, хоть глаз выколи... Вы же знаете о здешних суевериях! Я шел буквально на ощупь, размышляя о фильме. Дома, минареты, скверики, которые я проходил казались мне чем-то ирреальным, точно рисунки, сделанные углем. Все происходило как во сне, что-то вроде иллюзии, воображаемого мира...
Я кратко записал то, что он говорил. Когда он умолк, я поднял голову и увидел, что он вдруг медленно накренился, прикрыв глаза рукой. Спустя несколько мгновений он уже был без сознания, дыхание его стало тяжелым и учащенным, он что-то бормотал. Зрачки у него расширились, точно от ужаса, конечности свело судорогой, они напряглись, став точно железными. Я поспешил ему на помощь, но тут заметил, что руки и ноги его постепенно обмякли, он медленно закрыл глаза и стал говорить четко и ясно. Но говорил он не по-арабски. Я легко определил, что это был испанский язык. Находясь без сознания, он говорил на достаточно правильном испанском языке о каком-то своем друге, тореадоре по имени Дон Себастьян Камильо. Казалось, он вот-вот заплачет. Голос его становился все слабее, пока не перешел в шепот, еле уловимый вздох. Потом он замолчал, все лицо его было в слезах.
Я в полном недоумении смотрел на него, потрясенный этим странным происшествием. Спустя несколько минут он открыл глаза и посмотрел на меня так, будто вернулся из какого-то другого мира. Потом взгляд его обрел проблески разума. Он нежно взял меня за руку, извиняясь каким-то неуверенным голосом:
- Вы сами видели. Это был приступ.
Его дыхание стало ровнее, и он продолжил со слезами в голосе, в отчаянии разведя руками:
- Эти приступы случаются вот так, где угодно, совсем неожиданно.
Я спросил его:
- Вы получили диплом инженера в Испании?
Мой вопрос удивил его.
- Нет. Я учился в Египте. Я никогда не уезжал из Каира.
- И никогда не учили испанского? - спросил я с удивлением.
- Я ни слова не знаю по-испански, - ответил он с не меньшим удивлением. - Но почему вы спрашиваете об этом? - спросил он с явным беспокойством.
- Потому что все это время, пока длился ваш приступ, вы говорили по-испански.
Было видно, что он совершенно не понял моих слов, он растерянно смотрел на меня. Судя по всему, он ничего не помнил о том, что происходило с ним во время приступа. Я записал в карту свои наблюдения по поводу этого странного нервного приступа. Он нетерпеливо ерзал на месте, несомненно, испытывая крайнее любопытство.
То, что я видел, не было ни мигренью, ни опухолью мозга. Случай был совершенно неясным, с таким я столкнулся впервые. В тот день я больше не смог принять ни одного пациента. Мне никак не удавалось отвлечься от мыслей об этом удивительном происшествии. Я всячески пытался думать о чем-нибудь другом, но снова и снова возвращался к размышлениям о Рагибе Дамиане.
Вернувшись домой, за ужином я продолжал думать о нем. Ночь я провел без сна, размышляя об этой чрезвычайно странной истории. Разве такое возможно? Разве можно прекрасно знать язык, никогда не изучая его? А если это говорил не он? Но тогда кто же? Как два человека могли существовать в одном теле? Уж не бесом ли он одержим, как думают некоторые суеверные глупцы? Непостижимо. Подобные суеверия вообще неуместны в атомный век. Я абсолютно не верил в духов. Благодаря учебе, я усвоил, что все реальное постигается при помощи органов чувств. И то, что невозможно увидеть, услышать, обонять или осязать, просто не существует. У жизни - свой распорядок, свои законы, свои предпосылки и выводы, свои причины и следствия. И в ней совершенно нет места догадкам и интуиции, связанными со всякими суевериями и несуществующими духами. Мы живем в логическом и рациональном мире. Все, что происходит вокруг нас, поддается статистическим описаниям, может быть сведено к уравнениям, исследовано, прогнозируемо, предсказуемо. У нас нет места суеверным россказням. Я яростно противостоял такого рода обману. Но на самом деле, в глубине души я испытывал некоторое беспокойство. Я чувствовал, что в этом была не вся правда. Да, в мире существует так много непонятного!
Вот этот маленький транзистор, который лежит у меня на коленях, он не больше спичечной коробки, а способен улавливать слова, носящиеся в воздухе. Эти слова разворачиваются на волнах в пространстве. И до того, как я включу транзистор, эти волны заполняют пространство вокруг меня - невидимо, неслышимо, неосязаемо. До изобретения этой маленькой волшебной коробочки пространство было насыщено этими нескончаемыми волнами, которые не были понятны и видны. Но разве это означает, что все это было несуществующей выдумкой и бредом? Как правило, мы признаем существование только тех предметов, которые мы видим и осязаем. Какая иллюзия! Мы видим и понимаем так мало в этом мире! Малейшее перемещение указателя на транзисторе позволяет мне отчетливо получать радиосигналы с различных передатчиков. Если бы мне был известен их код, то я мог бы расшифровать их. А поскольку код мне неизвестен, то эти сообщения кажутся мне лишь потоком звуков. Я опять передвигаю указатель и слышу какое-то потрескивание. Но ведь это может быть и языком, шифр которого мне не известен. Пришедшая мне на ум мысль почему-то пугала меня. На улице была гроза. А я спрашивал себя, действительно ли я слышал гром и не было ли это каким-то языком или знаками, подобными азбуке Морзе, имеющими определенный смысл и ключ. Да, кто знает? Может быть, это какой-то космический язык, отдельные слова, слова, которые нам не дано расшифровать.
