— Ради Бога, доктор, ведь это не рак?
Он молча опустил голову над сложенными руками, и в комнате повисла гнетущая тишина…
Нью-Йорк — очень большой город, в этом городе живет больше людей, чем во всей Австрии. Но мне этой зловещей ночью в нем было хуже, чем в пустыне. В пустыне, по крайней мере, мне было бы видно звездное небо, а в Нью-Йорке тот маленький кусочек неба, который еще можно разглядеть между небоскребами, задернут дымом. Охваченная отчаянием, я даже не подумала сесть в автобус или такси. Я просто механически два с половиной часа брела в сторону отеля. И не миновала по дороге ни одной церкви. Совершенно автоматически я сунула руку в карман и стала читать молитву по четкам. Опять эту древнюю молитву, которая родилась, чтобы обратить к небу великое множество человеческих страданий и душевных болей, которая была верным, хорошим другом в беде.
В своей комнате я буквально повисла на телефоне. Большинство друзей, на чью помощь я рассчитывала, уехали. Как я хотела дозвониться до детей или отца Вазнера! Но они были на пути домой, и у меня не было ни малейшей идеи на тот счет, в каком городе они остановились на эту ночь. Тем временем, было уже за полночь, но о сне не могло быть и речи.
Наконец, ночь прошла. В пять часов утра я нашла открытую церковь. В семь часов я взяла такси, чтобы еще раз съездить к доктору и узнать, что мы могли сделать. Я помнила слышанное, что недавно семидесятидвухлетний Томас Манн успешно перенес операцию, связанную с раком легкого.
— Как раз об этом мы и думали, — сказал доктор. — Здесь есть специалист в этой исключительно редкой и чрезвычайно сложной операции. Но опухоль находится в таком месте, где ее нельзя удалить.
— Да, но что же тогда мы можем сделать? — я задыхалась от слез.
— К сожалению, ничего.
— Но я не могу просто дать ему умереть, ничего не говоря!
Молчание.
И теперь мне было нужно идти в больницу забирать абсолютно ничего не подозревающего Георга, и не подавать вида, что доктор оставил ему жить всего около трех месяцев.
Он был так рад оказаться за стенами больницы, что не обратил внимания на мое лицо.
На следующий день мы поехали домой. Георг много говорил. Прерываемый сильным кашлем, снова и снова хотел он поговорить со мной о прежних временах. Потом вдруг замолчал и долго и пристально стал смотреть вдаль.
Неожиданно он сказал:
— Время от времени у меня в мозгу возникает такая картина. Я вижу вас всех на ферме, работающих и измученных работой, и когда пытаюсь найти себя, то вижу, что меня там нет.
Было ли это предчувствие?
Мы приехали в Ватербери, штат Вермонт, ближайшую железнодорожную станцию к Стоу. Когда поезд медленно подходил к платформе, я увидела смеющееся лицо Руперта, приветствующее нас через окно. Он был дома в коротком отпуске перед началом работы в больнице. Бедный мальчик еще ничего не знал. Но когда он помог Георгу спуститься с поезда по ступенькам, его радость уступила место настоящей тревоге.
Очутившись в своей спальне, Георг сел со вздохом глубокого удовлетворения:
— У нас самый лучший дом, который я могу себе представить. Здесь лучше всего.
Теперь он уже не мог делать достаточно, чтобы уверить меня, как хорошо он себя чувствует.
Пока он отдыхал после поездки, я все рассказала Руперту. В этот же день мы попросили приехать нашего хорошего друга, известного доктора из университета Берлингтона. Шокированный, доктор Р. выслушал диагноз нью-йоркских врачей. Потом он приехал повидать Георга.
Бежали долгие, тревожные минуты. Когда же, наконец, доктор Р. вышел из комнаты, я не поверила глазам, так как… он выглядел почти радостным.
— Вы слишком быстро отчаялись, — сказал он мне. — Я никак не могу разделить мнение моих нью-йоркских коллег. Я не верю, что это рак. Пневмония сильно измотала его, и теперь ему нужны покой и отдых.
Я едва не расплакалась от радости. Я бросилась в церковь, чтобы вознести пылкую молитву благодарения, а потом — к Георгу!
Итак — покой и отдых. Если бы только не было этого мучающего кашля, который снова и снова мешал ему спать.
Последнее время я не в состоянии была спать от горя и несчастья, теперь счастье заставляло меня бодрствовать. Этой ночью я думала о многих монастырях, в церквях и капеллах которых мы пели для уединенных монахинь и монахов во славу Господа. Они были самыми благодарными слушателями. И они не забывали нас. На Рождество, Пасху и праздничные дни приходили поздравительные открытки с уверениями о молитвах. Эти друзья были нужны нам сейчас! В коротком письме я рассказала им о «болезни капитана» и попросила о молитвах за него.
Прошло несколько дней. Георг был измучен и счастлив. Он не хотел много говорить. Больше всего ему нравилось, когда я садилась у его постели, брала его за руку и читала ему вслух. Иногда он засыпал во время таких чтений. Тогда при помощи левой руки я сотворяла молитву по четкам. Это было странно: Георг, который всегда так беспокоился о других и никогда не требовал заботы о себе, теперь ни на минуту не хотел позволить мне пропасть из поля его зрения. Даже ночью. Он боялся ночи. Когда судорожный кашель снова сотрясал его так, что он просыпался, он часто говорил: «Прочти вслух какую-нибудь молитву!» И я читала древнюю молитву, которую помнила еще из Ноннберга:
«О, Боже, Тебе слезы наши,
В имени Иисуса,
Кровью Иисуса,
Священным Иисуса сердцем
Ты чудесно поможешь нам.
Великий Боже,
Великий, всесильный Боже,
Великий, бессмертный Боже,
С нами милость Твоя!»
Снова и снова встревоженное сердце взывало к Пресвятой Мадонне: «Мария, целительница больных, утешительница страдающих, помолись за нас». Легкое пожатие руки указывало мне: достаточно, теперь снова недолгий сон.
По совету врача, в полдень Георг ненадолго садился в удобное кресло. Он очень хотел, чтобы скорей вернулись дети. Когда мы вновь вызвали доктора Р., он был очень удовлетворен. Поскольку ему нужно было на десять дней отлучиться в Чикаго, он дал нам номер телефона доктора В., на всякий случай, и когда приехал доктор В., он тоже весьма обнадеживающе отозвался о состоянии Георга.
Несмотря на уверенность обоих докторов, я не могла избавиться от тайного страха. Чтобы подготовить меня к тому, что должно было произойти, доктор в Нью-Йорке обратил мое внимание на то, что Георг должен был слабеть на глазах, под конец у него должна была появиться серьезная нехватка воздуха, и если сердце не откажет сразу, он будет медленно задыхаться. Эти слова все еще звучали в моих ушах, как мой собственный смертельный приговор.
