Алекс быстро мчится по коридору мимо целого ряда одинаковых деревянных дверей.
— Сюда!
Над нами раздаётся громкое хлопанье крыльев: там множество летучих мышей, спугнутых звуком его голоса. Я издаю тихий брезгливый визг. Мыши? Да хоть сто порций. Летающие мыши? Нет уж, увольте. В них-то и заключается вторая причина, почему я носа не кажу на второй этаж. Исследуя виллу в самый свой первый приход сюда, мы набрели на то, что когда-то было спальней хозяина и хозяйки — невероятных размеров помещение, посреди которого красовалась огромная кровать под балдахином, покоящимся на четырёх покосившихся столбах. Взглянув вверх, в темень, мы увидели десятки, нет, сотни тёмных силуэтов, свисающих вдоль деревянных балок потолка, словно высохшие чёрные бутоны с цветочного стебля. В любую секунду эти создания готовы были сорваться с балок и заполнить собой воздух. Когда мы подошли ближе, некоторые из них приоткрыли глаза и, кажется, подмигнули мне. Пол был завален их помётом, от него поднимался сладковатый тошнотворный дух.
— Заходи! — говорит он, останавливаясь у двери главной спальни, хотя я не совсем уверена, что это та самая комната. Меня пробирает дрожь: желание оказаться в обиталище летучих мышей равно нулю. Но раз Алекс так настаивает, приходится открыть дверь и войти туда первой.
Но оказавшись в помещении, я ошеломлённо ахаю и останавливаюсь так резко, что Алекс налетает на меня. Комната подверглась невероятной трансформации.
— Ну? — в голосе Алекса звучит неприкрытое восторженное ожидание. — Что скажешь?
Ничего не скажу. Во всяком случае, не вот так сразу. Алекс задвинул старую кровать в угол и до блеска вычистил пол. Окна, вернее, те из них, что остались не заколоченными, распахнуты настежь, в них вплывает чудесный тонкий аромат гардений и ночного жасмина. Алекс расстелил наши одеяла в центре, туда же поместил книги и спальный мешок, а по периметру расставил десятки свечей, укреплённых во всевозможных импровизированных подсвечниках из старых стаканов, чашек и банок из-под кока-колы — в точности как у него дома, в Дебрях.
Но лучше всего — потолок. Вернее, его отсутствие. Должно быть, Алекс убрал часть сгнившей крыши, и теперь над нашими головами вновь простирается звёздное небо. Конечно, из города видно куда меньше звёзд, чем из Дебрей, но всё равно — красота! И уж совсем хорошо то, что потревоженные летучие мыши покинули свой насест и убрались из комнаты. В вышине, снаружи, быстрые тёмные силуэты прочерчивают лик луны, но до тех пор, пока эти твари носятся где-то далеко от меня на открытом воздухе, мне до них нет дела.
До меня внезапно доходит: Алекс сделал это для меня. Даже после того, что увидел сегодня днём, он пришёл сюда и сделал это — для меня. Я исполнена невероятной благодарности, к которой примешивается и другое чувство — щемящая боль. Я не заслуживаю этого! Я не заслуживаю Алекса! Поворачиваюсь к нему... Нет, я не в состоянии даже слова вымолвить. Его лицо, освещённое пламенем свечей, кажется, светится само по себе, словно внутри Алекса пылает костёр. Он — самое прекрасное создание из всех, встречавшихся мне на жизненном пути.
— Алекс... — Не могу продолжать. Я вдруг почти пугаюсь, ошеломлённая его абсолютным, превосходящим все мыслимые пределы совершенством.
Он наклоняется и целует меня. Когда он так близко и я ощущаю мягкое прикосновение ткани его рубашки, запах травы и лосьона для загара, исходящий от его кожи, он пугает меня меньше.
— Идти в Дебри — слишком опасная штука. — Его голос срывается, как будто он очень долго кричал, а в уголке челюсти дрожит маленький выпуклый мускул. — Поэтому я перенёс их сюда. Подумалось, что тебе это понравится.
— Нравится не то слово. Я... Я люблю это всё! — говорю я, прижимая руки к груди.
Как бы мне хотелось стать ещё ближе к нему! Я ненавижу кожу, я ненавижу плоть и кости, я ненавижу тело! Если бы только было возможно проникнуть внутрь Алекса, чтобы он носил меня в себе вечно!
— Лина. — Желваки на его скулах ходят ходуном, а на лице сменяется столько разных выражений и так быстро, что я не успеваю их распознать. — Я знаю, ты права, у нас мало времени. У нас, можно сказать, времени вообще нет.
— Нет!
Я прячу лицо у него на груди, обхватываю его руками и сжимаю что есть силы. Жизнь без него?! Невозможно, невообразимо! Я убита, раздавлена... Раздавлена сознанием того, что он еле сдерживается, чтобы не заплакать. Мысль о том, что он создал эту красоту для меня... что он считает меня достойной таких усилий, поражает меня наповал. Он — весь мой мир, и весь мой мир — это он, а без него мир прекратит существовать.
— Я не буду этого делать! — восклицаю я. — Я не пойду на Процедуру! Не могу. Я хочу быть с тобой. Я должна быть с тобой, иначе мне не жить.
Алекс сжимает моё лицо в своих ладонях, наклоняется низко-низко и всматривается мне в глаза. Его лицо светится надеждой.
— И не надо! — Он говорит страстно, быстро, слова летят наперегонки. Видно, что он много думал об этом и еле сдерживался, чтобы не высказаться раньше. — Лина, тебе и не нужно ничего этого делать. Давай убежим! В Дебри. Просто уйдём и не вернёмся. Вот только... Лина, мы никогда не сможем вернуться оттуда. Ты же это понимаешь, ведь так? Они убьют нас обоих. Или навечно засадят за решётку. Но, Лина, мы могли бы убежать...
«Убьют нас обоих».
Конечно, он прав. Всю жизнь в бегах. Я только что сама сказала, что хотела бы этого.
Внезапно у меня кружится голова, и я чуть отстраняюсь.
— Погоди, Алекс. Погоди секунду.
Он отпускает меня. Его лицо застывает, надежда гаснет. Одно мгновение мы стоим, молча взирая друг на друга.
— Ты не хочешь этого, — наконец говорит он. — На самом деле тебе не хочется отсюда уходить.
— Нет, мне хочется, я просто...
— Ты просто боишься.
Он отходит к окну и устремляет глаза в ночь, отказываясь смотреть на меня. При взгляде на его спину я вновь ощущаю страх: она такой непроницаемая, прочная, как стена.
— Я не боюсь. Я просто...
Я просто не знаю, на какой я стороне. Я хочу всего разом: и Алекса, и счастья, и мира; хочу жить своей прежней жизнью и знаю, что не смогу жить без него. Как всё это совместить?..
— Всё о-кей, — бесстрастно говорит он. — Тебе не нужно объяснять.
— Моя мать... — выпаливаю я.
Алекс с недоумённым видом оборачивается. Я в таком же удивлении, как и он: сама не подозревала, что вымолвлю эти слова. Они вырвались сами собой.
— Я не хочу, чтобы со мной случилось то же, что с ней. Понимаешь? Я видела, что она сделала с нею, я видела, какой она стала... Она убила её, Алекс! Она бросила меня, бросила мою сестру, бросила всё! Всё ради этой штуки, которая жила в ней. Я не хочу стать такой, как моя мать.
