Любовь под зонтом - Иринья Коняева

— Ишь, как замер–то! Правильно! — раскатисто заявил Иван Иванович. — Поглядим сперва на тебя, а то, может, и не придёшься ко двору.

Мужчина заломил бровь, и Дима понял, что его откровенно подкалывают. Только вот отмереть пока не получалось. Не думал, не гадал он, что знакомиться с роднёй любимой девушки в статусе не просто друга, а уже парня, даже жениха — такое нервнозатратное дело. И оказался не готов. Абсолютно не готов.

— Дедушка, ну чего ты так? — попеняла ласковым голосом Настя.

— А ты, красавица, в мужские разговоры не лезь, уж будь добра, — посмотрел на внучку из–под тёмных с явной проседью бровей дед. — Мы сами разберёмся.

Фраза «Этого я и боюсь» буквально повисла в воздухе. Настя только посмотрела на дедулю предупреждающе, защищая своего мужчину и свой выбор, но вслух спорить не стала. Может, и есть смысл, чтобы они поговорили по–мужски. Кто его там знает, что это значит, в конце концов?

Близнецы, никого не дожидаясь, умчались по тропинке к бабушке, Иван Иванович шёл молча, что–то обдумывая, а не болтая с внучкой, как это обычно бывало, и Настя с Димой смогли наконец отдохнуть от шума, который в больших количествах производили два мальчугана уже почти восьми лет.

Запах травы, полевых цветов и речной тины, ярко палящее солнце, щебет птиц, стрекотание сверчков и, вполне возможно, ещё каких–то незнакомых насекомых настраивали на благодушный лад настолько, что Дима смог немного расслабиться. Несколько минут перерыва до знакомства с бабулей своей ненаглядной.

В голову парня закралась мысль — а не погорячился ли он с поездкой? Вспоминались слова Насти о том, что мама у неё не подарок, с характером, да и вообще женщина себе на уме. А здесь её родная мать! Вдруг это будет тёща в кубе? Он ещё и с будущей тёщей–то не познакомился, а уже лезет в пасть льва.

Образ сухонькой, морщинистой от улыбок, добродушной старушки, обожающей печь пирожки и кормить ими малышню, а-ля героини Татьяны Пельтцер, вмиг сменился на образ мачехи из сказки «Морозко», красивой, но строгой, тяжёлой на руку, хмурой и недовольной женщины. Несмотря на зной, Димка даже поёжился от подобной перспективы.

Настя же просто была счастлива. Все заботы и тревоги отчего дома отступили, словно подгорелый бочок хлеба, который безжалостно отрезали острым ножом, оставив лишь красивый, пышный и вкусный каравай.

Привычные с детства запахи деревни, леса, реки, ощущение свободы и бескрайнего пространства пьянили. Лёгкое головокружение от свежего чистого воздуха дополняло это неустойчивое и немного блаженное состояние, заставляя сильнее прижиматься к мужскому плечу.

Идти было не очень удобно, так как Дима нёс сразу по несколько сумок в каждой руке, но сейчас Настю это не заботило. Ей хотелось раскинуть руки в стороны и кружиться, кружиться, кружиться. И если бы не присутствие дедушки, она бы так и поступила. Димка её не смущал.

— Внучка, не прыгай на парубка, ты его сейчас в траву свалишь, он и так едва тащит все эти баулы. Что там мать твоя напхала?

Иван Иванович умудрялся тянуть и «а» и «о», дивным образом меняя их местами, что Дима понял, о чём тот говорит, больше из контекста и хитрого прищура из–под кустистых бровей, чем по смыслу. Речь казалась сумасшедшим миксом русского, украинского и — здесь он был не до конца уверен, но помнил из истории родного края, что особенность менять «а» и «о» была у какой–то из малых народностей, — предположительно эвенскийского.

«Эвенки ведь здесь жили и живут, да? — пытался сообразить Дима. — Ёшкин Кот, о чём я думаю вообще?»

— Ой, дедуль, да я и сама не в курсе. Ты ж знаешь ма, с той спорить бесполезно. Я просто смылась из дому, когда мне надоело ей объяснять, что у вас уже стопятьсот пледов и столько же полотенец, она ж каждый раз их вам передаёт помимо остального барахла.

— А приправки те острые, от которых рожа красная, как трусы у Михалыча из Нашей Раши, положила?

— Положила, конечно. Ты ж ей тридцать раз позвонил и напомнил.

— А Борька мне ничего не передавал? — допытывал дедуля.

— Борька? Не знаю. Может, и передавал. Говорю же: сбежала из дому, как мама в раж вошла. А что, он тебе что–то обещал?

— Та там такое всякое. — Дед махнул рукой и вздохнул. — Зализяки.

— Судя по весу одной из сумок, передавал, — подал голос Дима. — Не уверен, что ручка выдержит до дома, уже отваливается.

— Да мы почти пришли, — известила Настя. — Ещё два двора и наш.

— Погодьте, — встрепенулся Иван Иванович. — Внучок мне завсегда в ящичке специальном передаёт подарунки, давай расчехляй котомку, заберу свою прелесть.

Молодые люди удивлённо посмотрели на дедушку и с улыбкой переглянулись. Он говорил таким знакомым тоном фразу про прелесть, что им почудился голос Голлума из фильма «Властелин Колец». На почитателя Толкина Иван Иванович не походил, а вот на страстного любителя «зализяк» — очень даже.

Как только заветный пластиковый чёрный чемоданчик оказался в руках у дедушки, тот немедля сбежал за ворота, по всей вероятности, позабыв напрочь и про внуков, и про жениха Настиного.

Когда влюблённая парочка появилась в проёме распахнутой настежь калитки, Полина Семёновна уже вовсю песочила мужа, не стесняясь орать на весь двор:

— Да шо ж ты за ирод такой? Внуки в кои–то веки приехали, нет же, подарунки он в сарай тащит! Бегом сюды!

Голос у женщины был сильный, мощный, и Дима поневоле напрягся. Желудок сжался в комок и подскочил в горлу, дыхание спёрло и на несколько секунд даже помутилось в глазах.

— А шо я? — отвечал тем временем Иван Иванович. — Я все тяжести унёс. Он парень справный, дотащит три подушки, четыре рушныка, не розвалыться!

Дима проморгался и осторожно вздохнул, не решаясь сразу после акробатического номера собственного желудка на резкие вдохи–выдохи, чтобы не спровоцировать тошноту. Нервишки