Любовь под зонтом - Иринья Коняева

сказать, только вот она совсем не была уверена в собственной правоте. Быть может, действительно стоит расширить горизонты, пока есть возможность? Живот противно заныл, напоминая о том, что с экспедицией в далёкие дали придётся подождать, и она просто пошла к выходу из их уютного гнёздышка на ближайшие несколько дней.

— Стоп! — скомандовал Дима. — А поцелуй?

— Лучше не начинать. — Настя даже отстранилась от парня. — Сам знаешь, чем это чревато. Бабуля и так меня засмущала. Если я ещё сейчас выйду зацелованная и неадекватная, она меня совсем застебёт.

— Классная у тебя бабуля, — прошептал Димка хрипло, склоняясь к маленькой скромнице и обнимая её, притягивая так близко, как только возможно. — Но без поцелуя ты отсюда не уйдёшь, и не мечтай.

Серые глаза завораживали, и Настя не могла разорвать этот контакт, подчиняясь в очередной раз. Он владел её чувствами, мыслями, всем её существом. И это не вызывало отторжения. Казалось правильным. Естественным. Губы, будто повинуясь его мысленной команде, приоткрылись, пропуская его, приглашая.

— Ты сводишь меня с ума, — выдохнул он в её рот и тут же впился поцелуем. Горячим, страстным, вышибающим дух и дарящим бездну удовольствий.

Настя плавилась от его прикосновений. Она даже не осознавала, что он почти с самого начала поцелуя держит её на весу, так ей было хорошо.

— Отставить лобзанья! — гаркнули откуда–то снизу, и молодые люди испуганно замерли. — Свалитесь сейчас, — ехидно хихикнули голосом Ивана Ивановича. — У зазнобы моей уже всё на столе, только вот за столом не все. Живо вниз!

— И не подлизывайся! Не прощу! — непримиримо донеслось из кухни.

— Суровая ты женщина, Полинушка. Ой, суровая, — причитал Иван Иванович, удаляясь в сторону кухни. — Ну подумаешь, немного на подарунки загляделся, с кем не бывает.

— Дима, блин! — недовольно выпалила Настя и глазами зыркнула. — Вот прямо никак без поцелуев ему, ты посмотри! Всё, мне хана! Тебе–то хорошо, трогать не будут, а мне!

На самом деле обед прошёл мирно, очень по–семейному. Дима довольно быстро расслабился и поддерживал беседу без излишней нервозности, а оттого и без оплошностей, глупостей или неуместных шуточек, за которые потом стыдно.

Настя всё время ждала каких–то неприличных подколок от бабули или нелепых историй из детства, но та вела себя на диво прилично и никак её не компрометировала, хоть смешинки в глазах бабушки так и плясали.

— Ну, раз, говорите, не устали с дороги, — Иван Иванович первым поднялся из–за стола, — то можно и за работу.

— Не можно! — возразила ему Полина Семёновна. Слово «можно» она говорила на украинский манер, с окончанием на «а», и это казалось Диме, не разбирающемся в отличиях двух славянских языков, нарочным издевательством над мужем, эдакой дразнилкой. — Сам бы полежал, жирок завязал. Иди, вон, новости погляди, да с внуками поболтай.

— Ба, мы хотели… — начали близнецы, да под тяжёлым взглядом бабули не стали рисковать, потопали в гостиную, демонстративно понурив темноволосые головы. Никто и не сомневался, что через минуту они и там найдут, чем себя занять. Другие люди или предметы им особо и не были нужны, так что новости вместо мультфильмов мальчишки восприняли с философским спокойствием, если не сказать — с полнейшим безразличием.

— И ты, Димочка, иди отдохни, а мы тут с Настенькой со стола уберём, — пропела соловушкой Полина Семёновна.

Молодые люди переглянулись, кивнули друг другу, поддерживая, да и разошлись в разные стороны. Настя быстро закончила работу и вернулась к бабушке за стол, где та уже приготовила чай с травками по особому рецепту и выложила мятные пряники. То, что всех выгнали для их обстоятельной и неторопливой беседы, даже мелким братцам секретом не казалось.

— Рассказывай, — сказала бабуля, как только внучка уселась напротив.

— Э, с чего начать? — Настя откусила кусочек сладкого пряника и налила им чай из красивого заварника, в очередной раз восхитившись талантам восточных мастеров.

Мама обожала риштанскую керамику и привезла в своё время целый набор посуды из Узбекистана. Только вот дома он стоял в серванте за семью печатями, а у бабушки им пользовались. И Настя с благоговением и восторгом любовалась и пользовалась настоящим произведением искусства с ярким изумрудно–бирюзовым рисунком.

— Как познакомились, как встречаться начали, как замуж позвал. Всё рассказывай, — сузила Полина Семёновна диапазон вопросов до одной темы — Димы.

Настя таиться не стала. Если мама могла её осудить или поругать за что–то, не разбираясь досконально, то бабушка всегда сперва выслушивала, задавала вопросы, уточняя все нюансы, и лишь потом озвучивала вердикт. Но здесь повела себя не как обычно.

— А чего дёргалась, когда приехала? Мать рассказала, как я батю твоего чихвостила? — бабуля выгнула бровь, посмотрела строго.

— Чихвостила? — удивилась Настя. — Нет, не рассказывала. Когда я ей сказала, что с Димкой к вам поеду, она как–то странно повела себя, повеселела. Но ничего не говорила. А за что ты его чихвостила?

Случись этот разговор раньше, и Настя бы обязательно вступилась за папу, но сейчас лишь злорадно подумала: «Так ему и надо!»

— Значит, думала, что мы и Димку твоего не примем, — Полина Семёновна покивала своим мыслям и сделала глоток чая. — Ух, хорош чаёк. Листья земляники добавила, успела в этом году самые первые собрать.

— А вы папу не приняли, что ли? — Настя слышала только то, что хотела. Особенности сбора земляничных листьев интересовали её в последнюю очередь.

— Да как–то не показался он нам. Дед твой его здесь как только ни испытывал. Они и баню ставили, и душ летний собирали–разбирали, что–то там переделывали, уж не помню, что, и соседу трактор ремонтировать помогали. И всё у него выходило играючи, и сказки рассказывал красиво. Я батю твоего имею в виду. Но хоть и рукастый да языкастый, а с гнильцой. Но вроде Лорка с ним счастлива, так и нехай. Мы с дедом тоже люди, могли и маху дать.

Настя