Цвет греха. Чёрный - Александра Салиева

Срабатывает...

Посадку пропускаю. Как и пропускаю путь к особняку. Открываю глаза лишь после того, как его руки отпускают, оставляя меня на постели. Не моей.

За окном начинает темнеть, а мужчина выходит из спальни почти сразу, стоит его телефону ожить вибрацией на беззвучном режиме. Не имею ни малейшего понятия понятия, кто ему звонит, и с кем он начинает разговаривать. Да и не особо интересно. Разве что на секунду, ведь доносящийся из глубины коридора голос совсем не звучит мирно. Но проходит ещё секунда, и я призываю себя не страдать глупостью. Как только голос совсем стихает, поднимаюсь на ноги. Выхожу. Запираюсь в своей спальне. Наверное, выспалась, ведь первую половину ночи так и не могу снова уснуть. Всё жду, когда моё условное уединение будет нарушено. Дверная ручка с той стороны коридора поворачивается ещё в первые полчаса, сопровождается лёгким толчком, оповещая опекуна о том, что заперто.

Откроет ли сам?

Воспользовавшись ключом.

Не уверена в том, есть ли он у него. Как и существует ли вообще. Всё-таки дом очень старый.

Или же, раз уходит, не вернётся?

Да, полнейший бред и самая идиотская дилемма, которая только могла бы посетить мой разум. Тогда, когда сама же усиленно стараюсь вернуть дистанцию.

Для чего?

Для собственного равновесия.

И пусть оно никак не наступает. Чем дальше, тем хуже становится. Кажется, у меня входит в привычку изводить себя на ровном месте.

Может, мне нравится чувствовать себя несчастной?

Нет. Не в том моя проблема.

Но я очень хорошо помню, что он тогда мне сказал.

Даже слишком хорошо.

«Я — не лучший способ забыть о произошедшем, ты ведь понимаешь, да? Когда придёшь в себя, обязательно пожалеешь об этом. И я всё ещё женат на твоей матери...» — звучит в моей голове снова и снова, как самое настоящее проклятие.

Оно намертво перечёркивает всё то, что происходит сегодня вместе с моими проснувшимися в порыве слабости чувствами. Я уже жалею. И тогда. И сейчас.

В этом Адем Эмирхан безоговорочно прав.

Разве я именно такая?

Та, какой меня выставила анаконда вместе со своими гадюками. Та, кто испытывает совсем не «семейные» чувства к своему не только опекуну, но и фактически отчиму.

Падшая…

И его, кажется, таким же делаю.

Мучаюсь этим всем до самого рассвета. Да и потом едва ли надолго смыкаю глаза. А просыпаюсь от стойкого ощущения постороннего взгляда. Не ошибаюсь. В спальне я уже не одна. И даже хуже. Ровно в тот момент, когда замечаю сидящего на краю постели мужчину, он подносит руку к моей щеке, аккуратно убирая упавшие пряди с лица.

— Доброе утро, — улыбается, заметив, что я просыпаюсь.

Перехватываю его ладонь. Чтобы убрать. Непонятно только, почему так и не исполняю задуманное. Быть может, потому что он перехватывает мои пальцы иначе, слегка сжимая, и у меня нет ни шанса на сопротивление. А может потому, что я в самом деле падшая, и банально не могу противиться. В первую очередь тому необъяснимо растущему глубоко внутри чувству, пока смотрю на его улыбку, а от одной неё становится по-настоящему тепло.

— Ты так и спала в одежде, — замечает опекун с лёгкой ноткой проскользнувшего укора.

Должно быть будь на её месте та итальянка, благодаря которой у меня появилось это платье, она была бы не столь снисходительна. Вероятно, оно стоит целое состояние, а я практически прикончила его, сперва разлитым шампанским, потом используя вместо пижамы.

Нет, не потому, что я настолько безалаберная.

Просто…

— Не смогла молнию расстегнуть, — сознаюсь тихо.

Он дарит мне новую улыбку.

— Иди-ка сюда, — тянет меня за руку. — Посмотрим.

Не знаю, о чём я думаю, и почему столь безропотно подчиняюсь, ведомая им, поднимаюсь с кровати. Опекун разворачивая меня к себе спиной, и я решаю, что не столь уж и рискованным будет дождаться, когда его пальцы коснутся моей шеи, соберут растрепавшиеся волосы, перекинув их через плечо, потом немного задержатся на верхних позвонках, прежде чем двинутся ниже, найдут скрытую молнию, предельно медленно и бережно потянув за бегунок, помогая мне с тем, о чём сама же ему сказала.

Я ошибаюсь.

Не остаётся у меня никакой теоретической возможности, придержав платье, дойти до гардеробной, взять оттуда что-нибудь взамен и переодеться. Тончайшая ткань, служащая единственным прикрытием, очень быстро соскальзывает с моих плеч, благодаря мужским ладонями. Мгновение, а платье падает на пол, оставляя меня всего лишь в нижней части белья.

Дёргаюсь в сторону в инстинктивной попытке спрятаться и прикрыться. Но он не позволяет. Ловит. Возвращает в прежнее положение. Не оставляет ни шанса.

— Тише, девочка моя. Тише, — шепчет очень тихо, прижимаясь губами к моему виску. — Всё хорошо. Я тебя не обижу, — придвигает к себе ближе, обнимая обеими руками. — Просто побудь со мной. Хотя бы немного.

Я чувствую каждым позвонком мягкость ткани его рубашки и каждую пуговичку. Настолько крепко и верно оказываюсь вплотную к нему. Его левая рука держит за талию, расположившись поперёк моего живота. Правая — на уровне груди, прикрывая собой ту, обхватив моё плечо. То ли капкан для моего тела. То ли ловушка для моего разума. Ведь я делаю ровно так, как он говорит. Не могу больше сдвинуться. Да и, кажется, больше не хочу. Зашкаливающее чувство неловкости — и то покидает. Слишком уютно и тепло в его объятиях. Это ведь просто объятия. Они — как родные. Ничего постыдного. Ничего из того, за что я могла бы себя корить и упрекать.

— Не знаю, о чём ты думаешь, Асия. Но всё не так.

Следующий удар моего сердца — особенно громкий. Как и все те, что за ним следуют. Он отзывается гулом в ушах. Учащением пульса. И монотонным стуком в висках.

Уж лучше бы молчал…

Зачем он возвращается к тому, о чём я хочу забыть?

Не сдаётся…

Но в одном Адем Эмирхан всё-таки прав:

— Да, — соглашаюсь с ним по-своему. — Не знаешь.

Уж лучше бы и я молчала.

— Так скажи. Скажи мне, Асия. Поделись.

Его