Зря она вчера говорила: «Вот и все». Это надо сказать сегодня, сейчас. Вот и все. И нет больше у нее никакого суженого. Хотя это глупо: ведь суженый — это тот, кто дается судьбой. Если судьба распорядилась так — значит, вышла ошибка. Что-то Женя не учла в ту новогоднюю ночь. Что-то не учла, это факт.
Она медленно пошла по перрону вслед за уходящим поездом. Она не знала, зачем идет. Просто шла, как привязанная, будто ее магнитом тянуло за последним вагоном. Будто она собиралась пройти по шпалам до самого пункта назначения.
Тогда по темному коридору она шла точно так же — без цели и без мыслей, повинуясь какому-то высшему чувству, которое не объяснишь ни физикой, ни математикой. Шла и шептала, как последняя дура: «Мой суженый, мой ряженый…»
— …Мой суженый, мой ряженый, — повторила Женя, тихо, но внятно.
Шедший навстречу носильщик с телегой покосился на нее с опаской.
«Он думает, я спятила. Конечно, спятила, если могла поверить всей этой чепухе. Конечно. Мой суженый, мой ряженый — красивые слова. Красивые, но пустые. Мой суженый…»
Поезд тихо, но неуклонно набирал ход. Грузный, краснолицый проводник сунул под мышку планшетку с билетами и закурил.
Женька, стоя в тамбуре, смотрел через пыльное дверное стекло, как плывет перрон — сначала медленно, толчками, затем чуть быстрей. И, наконец, замельтешил перед глазами асфальт.
Все. Он едет. Конец тому, что было. Конец всему старому. Послезавтра у него начнется новая жизнь. Он попробует стать, как все, — будет зарабатывать нормальные деньги, заведет хоть каких-то друзей. Постепенно и девушку найдет. Обыкновенную. Без особых претензий. Не слишком красивую, чтобы не выпендривалась и знала свое место, но все-таки, хорошенькую. И… чтоб хоть чуть-чуть была похожа на нее. На Пичужку.
Нет, не нужно об этом. Этого никогда не было. Не могло быть — с ним. С кем-то другим — да, но только не с ним. Он всегда, с самого начала, знал, что это когда-нибудь закончится, и она уйдет. От такого, как он, нельзя не уйти. Лучше уж не ждать и самому… Убежать, скрыться, уехать за тридевять земель. И не вспоминать. Главное — никогда не вспоминать…
Впереди показался край платформы. Проводник успел сделать несколько затяжек и теперь шумно сморкался в несвежий платок.
Женька последний раз глянул в окно и собрался идти на свое место, как вдруг его будто кто-то толкнул. Он еще ничего не успел понять, а его уже кинуло к двери. Он с силой дернул ручку, та не поддавалась.
— Куда прешь, козел? — зло бросил проводник. — Закрыто, не видишь? Едем уже.
Женька не слушал его. Он видел только торчавший из кармана фирменных штанов длинный ключ.
Все пространство вокруг сузилось до этого металлического штыря с четырехгранным окончанием.
В голове все раскладывалось четко — по полочкам. Если придется драться, пропало дело. Мужик намного сильнее, а, главное, тяжелее. Значит, необходимо действовать внезапно и молниеносно.
Он замер ровно на секунду. Затем сделал резкий выпад в сторону проводника. Расчет оказался точным: тот застыл от неожиданности. Окурок прилип к его губе. В следующее мгновение Женька выхватил у него из кармана ключ, вставил в паз, повернул.
— Сволочь! — заорал мужик. — Ах ты, падла! Я тебя…
Дверь распахнулась. В тамбур с разбойничьим свистом ворвался ветер. Женька оттолкнулся от пола и прыгнул. Он даже не коснулся руками асфальта, приземлился точно в стойку, как гимнаст с брусьев. Возможно, это был лучший прыжок в его жизни, во всяком случае, весьма удачный.
— Бляха муха… — донеслось из уходящего поезда. — Щас позвоню на станцию, тебя менты сцапают в два счета…
Женька даже не обернулся. Он стоял посреди платформы, и постепенно его охватывало недоумение. Зачем он сделал это? Зачем? И куда теперь деваться? С работы он уволился, дома со всеми разлаялся вдрызг. И билет жалко, он стоил девятьсот рублей.
Женька снял с плеча сумку, с которой так и не расстался в поезде, поставил ее на землю и хмуро глянул перед собой. Ему вдруг показалось, что его глючит. Прямо по перрону, навстречу ему шла Женя. Его Женя, Пичужка.
Она шла, низко опустив голову, но все равно было видно ее лицо. Губы шевелились, будто она что-то подсчитывала про себя или читала молитву. Спутанные волосы спадали ей на плечи. Коленки джинсов были изгвазданы в пыли. Она выглядела так смешно и трогательно, что Женька невольно улыбнулся. И тут же вздрогнул. Она же к нему идет. К нему! Как еще она могла тут оказаться?
Ему стало отчаянно страшно, что она не дойдет — свернет по дороге, или просто исчезнет, растворится в воздухе, как призрак. Но она все шла и шла, и он уже видел следы слез на ее щеках…
…Женя шла и шла, пока не почувствовала, что кто-то загораживает ей путь. Кто-то стоял прямо перед ней. Она подняла глаза и увидела Женьку.
— Ты же… ты… — От изумления она никак не могла справиться с речью.
Он молчал и смотрел на нее.
— Ты ведь уехал. — Наконец ей удалось произнести нечто связное, членораздельное.
— Нет.
— Женька, я же видела поезд!
Он пожал плечами. Он ничего не мог ей объяснить. Ни ей, ни себе самому. Но почему-то вдруг отчетливо и ясно осознал, что куча проблем, которые были у него еще пять минут назад, улетучились сами собой и неизвестно куда. Он ничего не чувствовал: ни боли, ни горечи, ни ревности, ни стыда. Но главное, он не чувствовал ненависти. Той ненависти, которая давно стала частью его жизни, самой жизнью, которой он привык подчиняться и молиться, как идолу.
Куда она делась? Или, может быть, ее давно уже не было, а он искусственно разжигал ее в себе, боясь, что без нее останется совсем слабым и беспомощным?
Никто не смог бы ответить ему на эти вопросы. Да и так ли нужно было отвечать? «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»
Они стояли на платформе — лицом к лицу. Обоим одинаково казалось, что они неожиданно, в одно мгновение стали старше. Не на год или на два, нет — на целую жизнь. И знают все друг о друге. Все — до самых тайных и сокровенных мыслей, до глупых, детских обид, до несбыточных фантазий и грез. Так бывает, когда любишь по-настоящему. Любишь, а не угораешь от внезапно навалившейся страсти.
Потом Женя взяла Женьку за руку.
— Пошли.
— Куда?
— Домой пошли. Тебя там все ждут.
— Кто все?
— Мама. Анна Анатольевна. И отец. — Последнее слово она произнесла без церемоний, решительно и громко, не опасаясь, что он взбрыкнет.
Женька и не думал ничего такого вытворять. Просто кивнул и поднял сумку. Они пошли. Пока они стояли, на поезд, уходящий с соседнего пути, объявили посадку, и теперь им навстречу валила целая толпа народу с чемоданами, баулами и тележками. Пару раз они налетели на каких-то сердитых теток и груженых мужиков. Потом приноровились и стали ловко уворачиваться: Женька влево, и Женя влево. Она вправо, и он вправо.
