Ульяна хохотала до слез, гладила Дику, обнимала за шею. «Глупые обе, да? Глу-упые. Подумаешь, будто они должны всем нравиться, пускай даже и такие раскрасивые».
Дика повернула голову и доверчиво посмотрела на хозяйку, пошевелив усами.
— Хочешь есть? — спросила она. — Пойдем, сейчас угощу.
Дика спрыгнула с дивана. Ульяна дала собаке ломтики копченой колбасы, которую, по науке, нельзя давать собакам. Но то, что надо по науке, Дика отказывалась есть — она воротила нос от всякого патентованного собачьего корма.
— Мы едим только натуральное, — смеялась Ульяна, когда желающие подластиться к ней приезжие охотники с собаками пытались угостить «деревенскую» чем-то изысканно городским.
Сейчас перед Дикой стояла недопитая миска молока, которое приносит местная почтальонша от своей коровы.
— Ну что, напилась-наелась? — спросила Ульяна, продолжая вытирать волосы. — Или еще колбаски?
Собака моргнула, и Ульяна открыла холодильник. Желтый свет вырвался из него, и Дика отвернулась, он ослепил ее.
— А теперь съешь вареной, чувствуешь, какая душистая?
Дика мигом проглотила колбасу и продолжала смотреть на хозяйку завораживающим взглядом.
— Да я не против, но… Нет, теперь, подруга, на место. — Ульяна взяла себя в руки. — У нас сегодня полно дел. С набитым брюхом дела не делают.
Ульяна включила электрический чайник, относя и к себе только что сказанные слова. Она выпьет кофе, ну, может, съест еще домашнего творога, который сделала сама из принесенного почтальоншей молока.
Ульяна была по натуре сова, ей ничего не стоило заснуть под утро, но рано вставать она просто не могла, как говорят, по определению. Но поскольку у нее ненормированный рабочий день, она не обременяла себя привычным для служащих ритмом.
Сегодня она должна поехать на станцию за охотниками — на весеннюю охоту на вальдшнепов приезжает первая команда из города, из областного центра. А поскольку она управляющий дочерней компанией заказника «Ужма», а если выражаться красиво, то менеджер, она должна их встретить, разместить, сдать на руки егерям, потом проводить обратно. Словом, ублажить так, чтобы они не только сами захотели сюда приехать снова, но и знакомых привезли.
— Еще молочка? — Ульяна кивнула на миску, сжалившись под пристальным взглядом Дики, пристыженная, что сама пьет — не важно, что кофе собаки не пьют, — а ей не дает.
Дика моргнула и наклонилась, длинный язык розовел на фоне белоснежного молока. Но она лакала так аккуратно, что ни капли не проливалось на деревянный пол.
— Зайди ко мне, Ульяна, — раздался голос Николая Степановича по интеркому.
— Уже иду, — привычным тоном ответила она и встала из-за стола в своем кабинете в конторском здании, за который только что села.
В новое здание они заселились год назад, прошлой весной когда, наконец доходы от коммерческих дел вокруг заказника дали возможность построить этот терем. Иначе его не назовешь. Настоящий терем среди северного леса, этакий островок европейской лесной жизни. Сомыч на самом деле был мужик не промах. Она знает его давно: когда была еще ребенком, он приезжал к отцу на охоту. Тогда отец был директором питомника, из которого с годами вырос этот заказник, и главными животными стали бобры.
Потом жизнь повернулась странным образом — ее отец влюбился, когда ей было четырнадцать, и уехал к новой жене в Москву.
Кажется, от изумления в тот год с елок осыпались все шишки, под которыми столько километров прошел отец за годы, проведенные здесь.
Он уехал и устроился на работу в Главохоту, а на свое место предложил друга, Николая Степановича Сомова. А когда Ульяна закончила охотоведческий факультет и захотела вернуться в заказник, он попросил Сомова взять ее к себе.
«Ты не пожалеешь. Она настоящий коммерсант». Отец со смехом рассказал о ее коммерческих талантах, которые она проявила еще в школе.
Да, то был великий случай — такого столпотворения в Ужме не помнили ни до, ни после.
Впрочем, сейчас не время об этом вспоминать, одернула себя Ульяна. Кажется, она знает, о чем хочет поговорить с ней Сомыч.
Николай Степанович сидел за столом и пил чай из стакана с подстаканником. Подстаканник, как и все вокруг, не простой, не случайный, а непременно тематический, как и все, чем он пользовался. Кажется, этот мужик погружен по самые уши и заполнен изнутри охотой. Он ничего другого в своей жизни не желал. Он даже за своей новой женой охотился, он выслеживал ее, сторожил, подманивал. И заполучил.
— Чайку выпьешь? — кивнул он на серебристый чайник с кипятком, на боку которого токовал глухарь. Заварочный тоже не прост — на боку изображен здоровенный бурый медведь, заламывающий косулю.
— Нет, спасибо. — Ульяна села напротив и подперла голову руками. — Ну, валяйте, уговаривайте.
— Вот уж нет, — фыркнул он. — Пускай другой дурак найдется тебя уговаривать. Я и с прудом этим твоим почему не стал уговаривать? Почему? — Он поднял вверх палец, а его лицо засветилось гордостью за себя. — Потому что знаю, что такое Ульяна Кузьмина. Помнится, у меня в свое время была одна кобылка в хозяйстве, ох и хороша, но норовиста. Кто только не пытался с ней справиться. Ничего не выходило. Я тоже отказался. Потом приехал парнишка-охотовед на практику. Ничего такого, обычный, ну не метр с кепкой, конечно, да как все ваши — борода козликом, камуфляж на всех местах. — Он подмигнул ей, а Ульяна рассмеялась, она знала, на что намекает Сомыч, и прыснула.
В прошлом году явился к ним один практикант, татуированный под камуфляж. Разделся перед купанием, а Сомыч его увидел и как заорет: «Ты куда в наш пруд в костюме! А ну снимай!» Бедняга с перепугу трусы сдернул, потому что больше ничего на нем не было, он и так все снял. Вот тогда Сомыч чуть не рухнул — стоял парень, оказывается, в чем мать родила.
«Ты что… в камуфляже родился?» Он не отрывал глаз от его причинного места, не в силах понять, откуда там-то камуфляж? Потом никак не мог понять, что это мода пошла такая.
«Ну а боли-то, боли сколько!» — крутил он головой потом три дня.
— Так ты понимаешь, забрал тот малый, он-то был в нормальном камуфляже, кобылкину душу! Объездил!
Ульяна хмыкнула и положила ногу на ногу. Острый носок ковбойского сапожка дернулся вверх.
— Ничего, ничего. Не волнуйся, и на тебя тоже кто-то найдется. Еще не вечер над северной тайгой.
— Да нет вроде. Утро, Сомыч. Ох, утро. А с ним… — Она покрутила головой.
— А с ним знаю, что начинается. Самоедство, да?
— Ну, можете и так назвать.
— Долг чести. Как в картах, да?
— Хотя бы.
— Кстати, вечером заходи, пульку распишем.
