— Я буду здесь, малышка.
В этом весь Роберт. Он всегда был немногословен. Тогда, поцеловав ее на прощание, он ушел. Ушел ждать. Ох, Роберт!..
Она бы выполнила свое обещание, если бы не беременность. С той минуты, как она обнаружила, что носит под сердцем ребенка, весь ее мир буквально перевернулся, встал с ног на голову. У нее было ощущение, что Элиот ей отомстил.
Она уехала в Нью-Йорк и провела там, в доме брата, несколько дней. И все это время думала о Роберте. Но когда пыталась представить его лицо, то, как ни странно, у нее ничего не получилось, виделись только неясные очертания головы. Чаще всего она вспоминала его едкий, доходящий порой до цинизма юмор, и его наплевательское отношение ко всему на свете. Ей это импонировало, в ее глазах он символизировал спасение от всего, что она ненавидела.
И в то же время она знала, что Роберт — существо страдающее. Что под всеми его остротами, под всей этой защитной корой бравады таилось ранимое и страдающее сердце. Это как-то объединяло их, особенно когда они вместе предавались пьянству. Что-то говорило ей, что они должны быть вместе. И хотя прошло более трех лет, она попытается этого достичь.
Накануне она позвонила ему из Нью-Йорка и, решив не пускаться в долгие объяснения, сразу выпалила:
— Роберт, мать твою! Сколько можно ждать? Я уже допиваю вторую порцию джина с тоником!
— Боже, — изумленно воскликнул он. — Моник Брюстер!
— Слушай, Роберт, ты что? Все еще корпишь в Дели?
— Боюсь, что так оно и есть.
— Ну и? Так до сих пор и не женился? — спросила она, не желая ходить вокруг да около.
— Нет. А ты как?
— Да, было тут… Тянулась все та же история. Но с этим покончено. Мы разошлись в поисках лучшей доли.
Немного помолчав, он спросил:
— Где ты?
— На Лонг-Айленде.
— Ради Христа, что ты там делаешь?
— Звоню тебе. Женщины иногда уходят, иногда возвращаются.
— А я уж подумал, что ты в скверике за углом.
— Нет, я в Нью-Йорке, у своего братца, но завтра еду в твою сторону. Семейные дела. — Роберт молчал. — Наверное, ты слышал, что я родила.
— Да, краем уха…
— Это и есть та причина, по которой я не вернулась к тебе тогда, Роберт. Когда мы уезжали из Дели, я еще и не знала, что беременна.
— Так я примерно и подумал.
— Я раз сто принималась писать тебе, — сказала она. — Вообще, много о тебе думала. Но ни одного письма так и не отправила, это казалось мне бессмысленным, пока я с Элиотом.
— А теперь, значит, ты от него ушла?
— Разрыв был неизбежен. Я поняла это в тот день, когда впервые встретила тебя, Роберт. Может, ты и не поверил, что я вернусь к тебе в Дели, но я говорила правду. Обстоятельства, увы, не всегда сопутствуют нашим намерениям.
Роберт колебался, его этот звонок совершенно выбил из колеи.
— Так что у тебя на уме, Моник? Почему ты решила мне позвонить?
— Да просто подумала, не выпить ли нам с тобой пару-тройку порций джина с тоником. А может, и поужинать вдвоем…
— Как в добрые старые времена?
— Вот именно. Как в добрые старые времена.
Он молчал, прикидывая свои обстоятельства.
— Завтра я должен быть на званом обеде, отверчусь вряд ли, но могу улизнуть оттуда пораньше. Может, ты захочешь разделить со мной послеобеденную выпивку?
— Конечно, еще бы я отказалась!
Они договорились встретиться в достаточно оригинальном месте, сразу за мостом через Чесапикский залив. В такой глухомани, намекнул Роберт, ничто не будет напоминать им об Элиоте, и ее тронуло, что он заботится о ее чувствах. Однако ей пришло вдруг в голову, что и самой ей не хотелось бы появляться в тех местах, где они были с Элиотом. Она даже удивилась: неужели в ее душе тлеют еще какие-то угольки?..
Расплатившись за ужин, Моник снова отправилась коротать время в бар. Она не любила сидеть в подобных местах в одиночестве, но гостиница «Уотермэн» была благопристойным местом — самым благопристойным из всего, что она могла выбрать в Истоне.
Она заказала порцию джина с тоником, сделав такой выбор как бы в честь Роберта. Боже, как они любили попивать джин с тоником! В первый раз они пили его вместе в делийском клубе Роберта, и тогда же он спросил ее, почему она вышла замуж за Элиота.
— Ну, хотелось как-то поприличнее устроить свою жизнь, — ответила она, и это было лучшее, что она могла сказать, не вдаваясь в долгие объяснения.
Но за последние пару лет она пришла к убеждению, что, выходя замуж за Элиота, надеялась обрести в нем скорее нечто идеальное, чем просто мужчину. Когда они встретились, она жила в Бостоне, вращаясь в среде друзей своего брата, в основном юристов. Элиот показался ей вполне подходящим мужчиной. И в то же время каким-то совсем другим, не таким, как она и ее обычное окружение. Это странное сочетание произвело на нее сильной впечатление.
В мужчинах она всегда предпочитала тип авантюриста. С Рэдклифом она бродяжничала по Югу, пока не встретилась с Джулианом Моссом, который, ко всему прочему, предпочитал грубый и грязный секс. Они нашли парочку не то итальянских, не то португальских студентов и резвились с ними вовсю, пока парням это не надоело. Потом Джулиан решил отправиться в новое странствие. Моник колебалась, а он не особенно ее уговаривал, в сущности ему было все равно. Связь распалась, и в общем-то к лучшему.
Элиот встретился ей в то время, когда она была увлечена Дэвидом, молодым и весьма многообещающим ассистентом профессора гражданского права. Тот как-то взял ее на встречу выпускников флетчеровской школы правоведения и дипломатии. Был среди них и Элиот. Слушая академический лепет Дэвида, Моник обратила внимание на незнакомца, одиноко прихлебывающего шампанское на другой стороне зала. Он ответил на ее взгляд.
Когда она проскользнула мимо него в сторону бара, чтобы взять еще порцию выпивки, он последовал за ней. В толкучке его прижали к ней, прямо к ее соблазнительным ягодицам. Она тотчас обернулась и сказала:
— Послушайте, это ваша штуковина окостенела по какой-нибудь особой причине или просто так?
С весьма загадочным выражением лица он сказал:
— У меня комнатенка в «Мэйфлауэр», а в дальнем углу автостоянки ютится мой черный «порше». Жду пять минут. — И сразу же удалился.
Два дня они провели в постели, прерывая любовные игры только лишь затем, чтобы сходить в ванную или на кухню.
Элиот, творя с ней любовь, все нежности шептал по-французски, что казалось ей неким предзнаменованием. Она лишилась девственности в Париже, в шестнадцать лет, и помог ей в этом один алжирский студент. Сам французский язык ее не особенно волновал, но вот Кадир вспомнился — он трахал ее в свое время так же целеустремленно, как это делал теперь Элиот.
Кое-как ей удалось смириться с тем, что Элиот намеревался провести свою жизнь за границей, — путешествовать она никогда не любила, а уж тем более так далеко. Но в его семействе водились денежки — обстоятельство, весьма обрадовавшее ее отца, — да и возраст ее уже подходил. Так что мысль сыграть роль жены дипломата, а для разнообразия крутить с садовником, показалась ей не такой уж и дикой. Словом, через три месяца после их встречи она вышла за Элиота замуж. Свадебный прием они устроили в саду ее родительского дома на Лонг-Айленде.
Признавая теперь, что была недальновидна, Моник все же хорошо знала, почему вышла замуж. Но вот какие мотивы подвигли на это Элиота? Ясно, что он воображал ее совсем не тем, чем она была на самом деле. Как-то во время весьма неприятного разговора он сказал ей, что женился лишь потому, то им двигал какой-то темный инстинкт, овладевший им в то время. Моник ему поверила. Пусть инстинкт, но в его чувствах к ней была страсть, и она действительно тогда думала, что он ее любит.
После двух лет брака они начали тяготиться друг другом. Она раздражалась из-за того, что он находит ее чувство к нему недостаточно сильным, а Элиот — из-за того, что ее любовь к нему вообще не такая, какой он хотел. Так их брак постепенно превратился в обоюдное наказание…
Расплатившись с барменом, Моник вышла в ветреную ночь, забралась во взятый напрокат автомобиль и двинулась в сторону залива. Боже, как она ненавидела Восточное побережье!
Переехав мост через Чесапикский залив, она почувствовала огромное облегчение. Здесь было что-то от Тэлбот Каунти и от Мэтлендов, которых она находила одеревенелыми и полупридушенными. В общем, все это раздражало ее больше, чем даже сам Элиот.
Моник любила города, толпы людей и анонимность. Ей нравились незнакомые мужчины, и притом мужчины странные, ни на что не похожие. Но особенно ей нравились люди, которые понимали ее, с которыми она могла петь, как говорится, в унисон. Такие, как Роберт Фэрренс.
Казалось невероятной удачей, что Роберт приехал по делам в Вашингтон именно сейчас, когда она так нуждалась в нем. Судьба, возможно, пытается этим подсказать ей что-то. Правда, она не знала, как обстоят у Роберта дела и как он отнесется к ней теперь. Увлечен ли он сейчас кем-нибудь и как они встретятся? Разгорится ли прежний огонь от старой искры? Уверенности ни в чем не было…
