— Вот теперь, мадемуазель Ева, даже я готова признаться, что прийти сюда стоило. Должна сказать, что это незабываемо, да… — убежденно произнесла Луиза и, желая проверить действие своих слов, повернулась к девушке. Место Евы пустовало. — Ева! — воскликнула потрясенная Луиза, но тут объявили антракт, и зрители заполнили проходы, спеша подышать свежим воздухом перед началом второго действия.
Ева пронеслась по проходу между рядами, переполненная энтузиазмом и решимостью. Она не испытала никаких сомнений, когда очутилась перед дверью, ведущей за кулисы. В вестибюле показались первые зрители. Ева еще раз заглянула в программку, нашла нужное имя, толкнула дверь и, посмотрев, не может ли кто-нибудь ей помочь, направилась к приятному мужчине с папкой в руках.
— Меня ждет месье Марэ. Вы не могли бы сказать, где находится его гримерная? — Сама того не подозревая, Ева заговорила светским тоном тетушки Мари-Франс.
— Пожалуйста, вторая дверь налево, мадам… Ах, простите, мадемуазель?
— Это вас не касается, месье, — ответила Ева, почему-то точно поняв, что эти слова убедят незнакомца в ее праве находиться за кулисами.
Она постучала в указанную ей дверь.
— Войдите, — отозвался Ален Марэ. Влетев в гримерную, Ева остановилась как вкопанная. Дверь захлопнулась. Певец стоял спиной к ней, обнаженный по пояс, и вытирал шею маленьким полотенцем. Его пиджак, жилет, галстук и влажная от пота рубашка валялись на стуле рядом с туалетным столиком.
— Жюль, брось мне нормальное полотенце. Еще один вызов на бис, и я бы растаял в этой парилке. Боже, Дижон — настоящая баня… Дирекции следовало бы платить нам двойную ставку за такие условия работы.
— Месье, вы были неподражаемы! — пролепетала Ева, потупившись.
Марэ повернулся и хмыкнул от удивления. Достав полотенце побольше, он как ни в чем не бывало продолжал вытирать пот. Ева едва посмела поднять на него глаза: лишь дверь за спиной помешала ей упасть, когда она увидела его голую мускулистую грудь, заросшую темными волосами. Подняв руку так, что девушка разглядела клочок темных волос под мышкой, Марэ снова энергично заработал полотенцем. Ева никогда не видела обнаженной мужской груди: даже в жаркие дни рабочие в Дижоне ходили по улицам в рубахах. Никогда прежде она не стояла так близко к вспотевшему мужчине. Пропитавший комнату запах пота был невероятно сильным. Ева была сражена, испытала глубокое потрясение, которое не смогла бы выразить словами. Она почувствовала, что краснеет.
— Неподражаем, вот как? Благодарю вас, мадемуазель… или мадам?
— Мадемуазель. Я должна была сказать вам это… Я не собиралась так бесцеремонно врываться, не знала, что вы переодеваетесь… Ах, как вы пели! Никогда в жизни я не слышала ничего более прекрасного и трогательного!
— Как вы знаете, я пою не в парижской опере, а всего-навсего в мюзик-холле, и вы меня несколько смутили, — ответил польщенный Марэ, в глубине души вполне согласный с Евой. Ален Марэ привык к подобным визитам дам. Обычно к нему в гримерную заглядывало несколько хихикающих женщин, заключивших пари, что у них хватит на это смелости. Однако эта девушка из Дижона в такой нелепой шляпке заинтриговала его своей страстностью. Он быстро надел чистую рубашку и достал свежий воротничок.
— Почему бы вам не присесть, пока я закончу переодеваться? Вот стул, — любезно предложил он. Увидев, что она не отходит от двери, Марэ пододвинул второй стул ближе к туалетному столику.
Ева села, с интересом наблюдая никогда не виданное ею вдевание воротничка в мужскую рубашку. Зрелище борьбы Марэ с пуговицами было столь интимным, что мало уступало его обтиранию полотенцем. Справившись с рубашкой, он надел галстук и предложил Еве воды, тут же налив ее из графина в единственный стакан.
— Придется довольствоваться этим. «Алказар» не блещет особой роскошью, — пояснил Марэ, протягивая Еве стакан с таким видом, словно пить из чужой посуды считал самым обычным делом. Ева сделала большой глоток и впервые взглянула Марэ прямо в лицо. У него были иссиня-черные волосы, очень темные глаза, и он чуть-чуть походил бы на разбойника, если бы не юмор, смягчавший выражение его лица. Интересное лицо, гордое и несколько высокомерное, но всегда готовое озариться улыбкой. Он был моложе, чем показалось Еве издали, вероятно, лет тридцати.
Глаза Евы излучали любопытство. Мужчина! Мужчина, не постеснявшийся стоять перед ней полуобнаженным, предложивший выпить воды из своего стакана… он пел… ах, он пел так, как Ева не пела в самых смелых своих мечтах… Надо запомнить каждый миг этой встречи, думала Ева, лихорадочно думая о том, что скоро начнется второе отделение.
— Снимите шляпку, — внезапно скомандовал Ален Марэ. — Удивляюсь, как вы еще что-то видите под этим пирогом. — Оценив шляпку и легкий плащ, тоже одолженный у Луизы, в который Ева куталась с того момента, как очутилась в гримерной, он рассудил, что девушка, должно быть, пришла в мюзик-холл в свободный от работы день. Вероятно, продавщица из магазина, заключил Ален Марэ.
Послушно отцепив украшенную единственным перышком шляпку, Ева уронила ее на пол. Шляпка закрывала волосы до кончиков ушей и большую часть лба. Оказаться без шляпки было так приятно, что Еве вдруг захотелось освободиться и от плаща. Сбросив его с плеч, она дерзко посмотрела на молодого певца, светясь свежей красотой юности, еще не осознающей своего женского могущества.
Ева не подозревала, какой эффект может производить ее внешность, как дикарь, ни разу не видевший зеркала. Родители, слуги и учителя никогда не упоминали об этом: в добром старом Дижоне о красоте девушки начинали говорить лишь тогда, когда ей исполнялось восемнадцать лет.
— Боже! — только и вымолвил Ален Марэ и, потрясенный, умолк.
Едва Ева сняла шляпку и плащ, его гримерная словно стала светлее. Красота девушки, столь же неожиданная, как куст белой сирени на углу скучной пыльной улицы, очаровала его. Подвинувшись вместе со стулом поближе к Еве, Ален приподнял пальцами ее подбородок, чтобы получше рассмотреть лицо девушки. Впервые заглянув ей в глаза, он встретил взгляд, в котором свет невинности сочетался с такой вызывающей дерзостью, что Марэ смутился и потерял дар речи. Он легко провел пальцем по щеке Евы от подбородка до кончика уха и дальше — вверх до корней влажных волос. Затем, подчинившись непреодолимому импульсу, Марэ запустил пальцы обеих рук во влажные волосы на висках Евы и сжал ее голову ладонями. Мужские руки еще никогда не касались ее. Ева вздрогнула, но, как пленница, не могла пошевелить головой, если бы даже захотела.
