Андрей же в отличие от жены любил жизнь во всех ее проявлениях, в том числе в женских ласках, особенно когда те были разнообразны и неутомимы. Его не называли бабником или донжуаном, потому что он никогда не домогался женской любви, а лишь брал то, что ему настойчиво предлагали, то есть – причитающееся по праву громкой славы.
Несмотря на сотни связей Андрея с другими женщинами, Дина была единственной, кто ни о чем не догадывался. Она была занята работой, дочерью Викой, и этого ей вполне хватало, чтобы заполнить все свое время и жизненное пространство.
Андрей же, не отказываясь от плотских соблазнов, самих искусительниц ценил невысоко, принимая их страсть как любую другую услугу обслуживающего персонала. Он ставил на одну доску шофера, который возил его по городу, швейцаров, распахивающих перед ним двери иностранных отелей, и женщин, побывавших в его постели. Все они для того и существовали, чтобы безвозмездно оказывать великому Андрею Рубахину мелкие услуги.
В начале восьмидесятых, разменяв пятый десяток, Андрей практически перестал писать и едва успевал посещать многочисленные банкеты, куда каждый мечтал залучить звезду. Большинство таких мероприятий сопровождались обильными возлияниями, после чего Андрея привозили домой в виде безжизненного тела.
Брезгливая Дина превратила свой кабинет в спальню и перенесла туда свою кровать. Переживая ранний климакс, она мучилась приливами, страдала от головных болей и частой смены настроения, окончательно поставив точку в интимных отношения с мужем.
Перестройку Рубахин встретил со значительно поредевшей шевелюрой, одутловатым, землистого цвета лицом и лишними тридцатью килограммами, осевшими как-то по-бабьи на бедрах и животе. Бурная река тиражей его книг превращалась в тоненький ручеек, пересыхавший под ярким солнцем новых экономических отношений, потому что народ как-то уж слишком быстро перестал интересоваться судьбой аграриев и сталеваров.
Материально Андрей прочно стоял на ногах, залогом чему был вполне приличный банковский счет, предусмотрительно открытый им во время поездки по дальнему зарубежью, но душевное спокойствие покинуло его раз и навсегда. По телевизору мелькали незнакомые лица, на прилавках появлялись новые книги с неизвестными фамилиями, жизнь неслась кувырком вперед, сметая советских кумиров как пыль.
Его больше не узнавали на улице, почти никуда не приглашали, об издании книг и говорить не приходилось. Слава, в лучах которой он купался долгие годы, растаяла как дым. Это было равносильно смерти.
Дина же продолжа держаться с обычным достоинством. Оно ей изменяло лишь изредка по вечерам, когда она пыталась внушить мужу, что пить в одиночестве дома да еще в присутствии дочери – это и есть то самое дно, которого он так отчаянно боится. Дина не изменилась ни на йоту, даже очереди за мылом не смогли переменить ее обычных манер. И у Андрея возникло подозрение, что жена никогда всерьез и не принимала его известности, а потому теперь так спокойно воспринимает все, что с ним происходит.
По ночам Андрей, терзаемый мучительным страхом, одиноко ворочался в постели и прикладывался время от времени к бутылке коньяку, поселившейся в секретере, на том самом месте, где он раньше хранил рукописи незавершенного романа. Днем он мотался по городу с грандиозными планами написать современнейший роман о том, что творится в стране. Но его нигде не принимали всерьез. В моду входили разоблачения, а его имя слишком тесно было связано с рухнувшим режимом.
Бессонные ночи, алкоголь и непривычная невостребованность привели к нервным срывам.
В голове Андрея царила странная путаница, временами наплывал туман, он плохо соображал в такие минуты. Пытался сидеть за столом, стучать на машинке. Но похмелье, страх и обида на весь мир плохие помощники в ремесле. В корзине прибавлялось смятых бумаг, в душе копилась желчь… И вот именно тогда появилась Ирочка.
Ирочка была дочерью друга и ровесницей Виктории. Ее принимали в семье как родную, особенно после смерти отца – крупного партийного босса. Дина корректно обходила стороной разговоры о смерти отца и того же требовала от послушной Виктории. Незаметно совала девочке деньги и талоны на колбасу.
Ирочка брала деньги, сдержанно благодарила и тихо ненавидела Дину за ее помощь. Отец Ирочки – крупный советский функционер – скончался от инфаркта, когда его пригласили в прокуратуру и предъявили объемистый том обвинений, откуда следовало, что он казнокрад и распутник. Он умер прямо на ступеньках прокуратуры, грузно рухнув лицом в бетон. Ирочка с матерью сдали казенную квартиру и переехали в грязную коммуналку. За два года перестройки они, непривычные к нищете, продали практически все мало-мальски ценные вещи и песцовую шубу матери заложили в ломбард. Так что девочке, привыкшей к определенному уровню жизни, терять было нечего, когда на очередные поминки к ним в гости заглянул Рубахин.
Старательно занимая Андрея разговорами, она дождалась, пока гости разошлись, чуть ли не насильно вытолкала мать на улицу, под дождь, и легко затащила Андрея в постель. После короткого вялого соития он тут же уснул, а Ирочка накинула халат и полночи просидела за столом, глядя в окно. Залучить Рубахина на ночь, насколько она помнила из разговоров родителей, было делом несложным. Но вот удержать… Да и не нужен ей старый любовник. Ей нужен законный муж со всеми вытекающими правами на имущество.
Утром она приготовила ему кофе с ликером, жаркое признание в любви, напирая на особенную любовь к его бессмертным творениям, и ушат брани, предназначавшийся завистникам, пытающимся лишить его заслуженной славы.
Все сказанное, помноженное на юный напор и персиковую кожу девушки, Рубахин принял как откровение. Это утро убедило его в том, что на свете существует справедливость, а также единственный носитель этой справедливости.
Ирочка, не отличаясь особым умом, случайно попала в самую точку. Их страхи были похожи: больше всего на свете Ирочка боялась безвестного прозябания в нищете и первых морщин. Рубахин же – подступающей старости и забвения.
Ничто не связывает людей прочнее, чем общие страхи. С головой у Андрея к тому времени стало совсем плохо: мысли все чаще путались, волнами накрывали приступы подозрительности. В персиковой девочке он увидел свое спасение и от старости, и от забвения. Молодая жена сделает его молодым и сохранит память о нем на долгие годы, до тех самых пор, пока неблагодарные потомки не разберутся что к чему и не восстановят справедливость.
Развод едва не убил Дину. Он собственно и был обыкновенным убийством, отличающимся от прочих лишь своей узаконенностью. Нож, входящий в сердце, прекращает жизнь человека, обрывая его связь с прошлым и будущим. Для Дины развод был таким же ножом, с той лишь разницей, что душа ее не отлетела и сознание оставалось ясным, вынуждено созерцая, как, корчась в муках, медленно умирает память и закрывается тяжелая дверь в завтрашний день. Прожитая жизнь откладывается в памяти, как колония кораллов: большой белый остров, причудливой формы. На этом острове все: любовь и быт, слезы и смех, покорность и бунт. Через двадцать лет остров уже так огромен, что напоминает материк своими размерами и прочностью. Кому из его обитателей придет в голову мысль о землетрясении?..
