– О, – сказала Селина с чувством маленькой нищенки, очутившейся среди сокровищ во дворце короля, – можно мне как-нибудь примерить все это?
Марта Пуль, расправлявшая складки пышного платья, капалось, была испугана и шокирована:
– Подвенечное платье можно надевать только в день свадьбы. Надетое в другое время, оно приносит несчастье. – И, когда пальцы Селины ласкающим движением коснулись шумящих шелковых волн юбки: – Если вы выйдете замуж за кого-нибудь из наших голландцев в Ай-Прери, я вам дам надеть все это.
И обе снова захохотали. Селина подумала, что ее новая жизнь начинается хорошо. Ей захотелось вдруг обо всем этом рассказать отцу – и тут она вспомнила обо всем, что отодвинула было куда-то вдаль сегодня.
Селина немного дрожала, когда поднялась с колен. Она протянула руку, чтобы поднять свою шляпу, почувствовав внезапно усталость, холод, отчуждение. Эта фермерша, эти глазеющие на нее девочки, краснолицый грубый мужик – как вошли они в ее жизнь?
Прилив тоски по отцу охватил ее, тоски по прежней жизни с ним, веселым обедам, театру, по его философски-юмористической болтовне с ней, тоски даже по безобразным домам и улицам Чикаго, по Юлии, по школе мисс Фистер, тоски по всему тому, что было привычно, знакомо – и потому дорого. Даже тетки Эбби и Сарра утроили свою непривлекательность, когда она думала о них здесь, в этой холодной спаленке фермерского дома, который внезапно стал ее домом. Селине захотелось плакать, она поспешно отвернулась от света и попыталась заняться осмотром других вещей в комнате. Темно-синий жестяной цилиндр, похожий и не похожий на печь, вычищенный до блеска точно так же, как труба внизу, в гостиной.
– Что это такое? – спросила, указывая на него, Селина.
Марта, поставившая между тем лампу на маленький умывальник и готовившаяся уходить, гордо улыбнулась.
– Это барабан.
– Барабан?
– Чтобы обогревать вашу комнату (Селина дотронулась до него: холодный как лед), когда в нем есть огонь, – добавила поспешно Марта.
Впоследствии Селине пришлось на деле узнать, каким мифом было отапливание комнаты этой оригинальной печью. Цилиндр сообщался с трубой, выведенной от печи в гостиной сквозь дыру в потолке наружу. Даже когда печка в гостиной пылала огнем, и малая доля этого жара не достигала «барабана» в спальне Селины: он оставался так же холоден и бесстрастен, как девушка, не разделяющая пылких чувств нелюбимого поклонника. Холод в комнате изменил множество привычек Селины, в том числе привычку читать по ночам и мыться по утрам с головы до ног. Селина любила купаться каждое утро, хотя в те времена многие и в городе смотрели на это, как на проявление эксцентричности. Но продолжать это в ледяной атмосфере степной фермы Иллинойса было уже не эксцентричностью, а безумием, даже если бы к ее услугам и был котел горячей воды, чего, конечно, и в помине не было. Селина была рада хотя бы возможности получать кувшин воды на ночь и торопливо, кое-как вымыться при условном тепле от знаменитого «барабана».
– Ма-а-рта, – загремел голос снизу. Вместе с этим зовом проголодавшегося мужа снизу донесся запах чего-то подгоревшего в печке. Затем раздался топот и грохот на лестнице.
– О Господи! – вскрикнула Марта в ужасе, взметнув руки к небу. Она бросилась вниз, увлекая и обеих девочек.
Внизу на лестнице слышались звуки какого-то спора и голос Марты, называвший кого-то Гугендунк. Но Селина решила, что это ей чудится. Однако топот слышался уже в коридоре, куда выходила дверь ее комнаты. Селина приоткрыла ее и увидела внизу пару кривых ног, наверху – ее собственный сундучок, а между ними широкую физиономию, седеющую бороду и тусклые глаза. У субъекта, принесшего сундучок, была наружность сильно потрепанного бурями и непогодами человека.
– Якоб Гугендунк, – лаконично представился этот гном, снимая с плеч сундучок и ставя его перед Селиной.
Она весело засмеялась:
– Неужели? Входите же. Здесь вот, у стены, хорошее место для сундучка, не правда ли, мистер… Гугендунк?
Якоб Гугендунк, бормоча что-то себе под нос, кряхтя и отдуваясь, ковылял по комнате, раскачивая сундучок в руках. Наконец выбрал место, сбросил его с шумом, вытер нос ладонью – знак полного удовлетворения – и окинул сундучок таким самодовольным взором, словно он только что сам его сделал.
– Спасибо, мистер Гугендунк, – сказала Селина и протянула руку – Я – Селина Пик.
Этот седой и скрюченный ревматизмом старик не обиделся ничуть па улыбку и мягкий смех девушки. Он засмеялся в свою очередь, полусконфуженно, полуудивленно глядя па маленькую ручку, протянутую ему.
Он вытер обе руки о штаны, затем покачал большой седой головой.
– Руки-то у меня все в грязи. Я не мыл их еще. – И, выбравшись в коридор, оставил Селину одну, с беспомощно протянутой рукой. Его топот по деревянным ступеням звучал, как стук копыт кавалерийских лошадей на мерзлой дороге.
Оставшись одна, Селина отперла сундучок и вынула оттуда две фотографии. На одной был кроткого вида господин в шляпе немного набекрень. Другая изображала женщину лет двадцати пяти, на которую поразительно походила Селина, если не считать подбородка и смелой линии рта. Оглядываясь, Селина поискала, куда бы поставить эти дорогие ей фотографии. Сначала ей в шутку вздумалось устроить их на верхушке холодного теперь «барабана». Там они в конце концов и остались, потому что больше некуда было их поместить. Может быть, Якоб Гугендунк принесет ей полку для книг и портретов. Селина, как истинная женщина, развлеклась распаковыванием и размещением своих вещей. Ведь привычные нам вещи и мелочи, когда их извлекаешь из чемодана, где они были спрятаны, в повой необычной обстановке приобретают какой-то особый интерес и прелесть в наших глазах. Вынуты были белье, книги и, наконец, знаменитое платье из темно-красного кашемира. Селина любовно расправила па кровати его складки. Теперь ей, казалось бы, особенно надо упрекать себя за эту легкомысленную трату. Но она и не думала это делать. «Нельзя, – думалось ей, – чувствовать себя уж вовсе отверженной, когда обладаешь такой прелестью, как это красное, словно вино в хрустальном бокале, платье» Наконец все было разобрано, книги уложены на сундучок, платья развешены за ситцевой занавеской, и комната приобрела жилой вид.
Слышно было, как внизу шипело жарившееся мясо. Селина умылась, пригладила волосы перед крошечным кривым зеркальцем над умывальником, надела белый воротничок и манжеты. Оставалось только потушить свет и спуститься вниз, в неосвещенную гостиную. Дверь в кухню была прикрыта, но оттуда доносился запах свинины, жарившейся к ужину. Селина была голодна, и этот запах казался ей восхитительным. Здесь каждый вечер готовилась к ужину свинина. Впоследствии это приводило ее в отчаяние, так как она считала, что грубая и тяжелая пища отражается на внешности. Она со страхом рассматривала себя в зеркале, не полнеет ли, не мутнеют ли глаза, не краснеет ли и становится грубой и жирной ее свежая кожа? Но зеркало всегда успокаивало ее.
