На ней была блуза абрикосового цвета, заправленная в голубые джинсы. Прекрасные сапожки ручной работы и фетровая шляпа на шнуре за спиной. На запястье серебряный, отделанный бирюзой браслет, такие же бирюзовые серьги в ушах.
Она олицетворяла собой все то, что Мигель презирал в женщинах. И все же он понимал, что по внешности судить о ней нельзя. Возможно, она вовсе не такая избалованная, как Чарлин. Но тоже молода и богата.
— Родители тебе утром не позвонили?
Он подошел к холодильнику и достал бекон и яйца.
— Нет. Я разговаривала только со своими тетками и рассказала им, что произошло. Обе они просили тебя сказать, если от них потребуется какая-то помощь…
— У них есть собственные ранчо, о которых им надо заботиться, — ответил он, поджаривая бекон на сковороде.
Анна наблюдала за ним у плиты.
— Тебе не нравятся Роуз и Джастин? — спросила она.
— Они мне очень нравятся. Именно поэтому я не хочу загружать их работой, с которой прекрасно справлюсь сам. А вот ты… я не уверен, что ты сможешь полностью заменить Хло.
Анна поняла, что последнее его замечание было вызвано желанием разозлить ее. Не получив никакого ответа, он обернулся и удивленно взглянул на нее. Она спокойно пила кофе.
— Молчание — золото?
Она подняла на него глаза.
— Да не волнуйся ты, я вполне могу позаботиться о лошадях.
— Похоже, тебе еще рано вставать с постели. Какая у тебя огромная шишка на лбу! Болит голова?
— Тетя Джастин вчера вечером принесла таблетки от головной боли. Она же медсестра и хотела убедиться, что у меня нет сотрясения мозга.
— Ну и какой диагноз поставила тебе твоя тетя?
— Что у меня необычайно крепкая голова.
— Не стоило и ехать. Я мог бы ей сам сказать об этом.
Анна не знала, почему этот мужчина так притягивал ее к себе. Умом она понимала, что лучше и на сто ярдов не приближаться к нему, а все остальное ее существо молило дотронуться до него, почувствовать его запах, без конца целовать его губы.
Она импульсивно соскользнула со стула и подошла к нему, стараясь все же, чтобы между ними сохранилось расстояние хотя бы в несколько дюймов. Даже сквозь едкий запах жареного бекона она ощущала запах его чистой кожи, слабый аромат лосьона.
— Что ты готовишь? — спросила она.
— Яичницу с беконом.
— Разве ты не знаешь, что это вредно?
Он полуобернулся, взглядом задержавшись на ее губах.
— Мне, на самом деле, многое вредно.
Жаркий огонь вспыхнул внутри Анны.
Сейчас ей казалось невероятным, что еще месяц назад она думала, что уже никогда не захочет ни одного мужчину. Стоя рядом с Мигелем, она поняла, что значит хотеть мужчину. Она никогда не испытывала этого чувства по отношению к Скотту. Как, впрочем, и к кому-либо еще. До тех пор, пока не встретила Мигеля. Эта мысль волновала и пугала ее.
— Тогда почему ты… позволяешь себе? — спросила она.
Он усмехнулся и отвернулся к сковороде. Анна с облегчением перевела дыхание.
— Человеку отпущено на земле мало времени. Поэтому глупо отказывать себе в удовольствиях.
— Так ты не просто ковбой, ты еще и философ, — заметила Анна, скрестив руки на груди.
— Нет, я ковбой, просто имею свою точку зрения на некоторые вещи, — ответил он.
— И ты всегда был ковбоем?
— Да, я всегда был ковбоем и еще некоторое время совмещал это со службой у шерифа. Я был его помощником.
— Здесь?
— Нет, в провинции Берналильо.
— Но это значит, и в Альбукерке.
— Да.
Она думала, что он расскажет ей что-то еще, но он промолчал, ловко выкладывая яичницу на тарелки. Анне стало любопытно, где он так научился готовить. То ли его заставила жизнь, то ли ему это нравилось.
Она помогла ему накрыть на стол, который стоял возле окна. Оттуда открывался прекрасный вид на гору, поросшую сосновым лесом. Она зачарованно смотрела на раскрывшуюся перед ней дикую красоту, и Мигель удивленно спросил:
— Разве ты никогда не смотрела из этого окна?
— Смотрела, конечно, но это было давно. Мы с братом часто приходили сюда, это было наше любимое место на ранчо. Этот дом построил мой отец для медового месяца с мамой. Они ездили сюда, когда им хотелось побыть наедине. А спустя несколько лет дом отдали главному надсмотрщику.
— Когда я нанимался к вам, у меня был дом недалеко от Руидозо, — сказал Мигель. — Я хотел продолжать жить в нем, но Хло и слышать об этом не желала. Она из практических соображений хотела, чтобы я жил на ранчо. Поэтому пообещала, что если я продам свой дом, а потом, может статься, уволюсь, то она добавит мне денег на новый дом. Но я влюбился в это место с первого взгляда.
Они приступили к еде. Анна чувствовала, что проголодалась, но никак не думала, что будет завтракать с Мигелем. Ей казалось, что это произошло помимо ее воли.
— Мой дядя Рой — шериф в провинции Линкольн, — сказала Анна. — Наверное, ты знаешь его.
— Да, я знаю Роя много лет. Он был легендой в свое время.
— А почему ты не остался служить в полиции, как Рой?
— Для меня эта работа была только средством к существованию. Посвящать ей всю свою жизнь я не собирался.
— И как долго ты проработал в полиции?
Он нахмурился, и Анна не поняла, то ли это вызвано тем, что он подсчитывает в уме время, то ли он раздражен ее расспросами.
— Больше десяти лет.
Она не ожидала такого ответа, поэтому в первый момент не смогла скрыть удивление.
— Десять лет! Но это значит, что ты начал работать очень рано.
Он усмехнулся.
— А сколько, по-твоему, мне лет, Анна? Она вспыхнула, почувствовав на себе его взгляд.
— Не знаю… тридцать пять?
— На самом деле тридцать семь. Значит, он на десять лет старше Скотта, но она почему-то совсем не ощущала разницу в их возрасте. Он был мужчиной, от взгляда которого у нее перехватывало дыхание, а от случайного прикосновения замирало сердце.
— А мне двадцать пять… Так все же почему ты ушел из полиции?
— Потому что мне больше хотелось быть ковбоем. Тебя удовлетворяет такой ответ?
— Нет, — ответила она.
— Послушай, Анна, я вовсе не пытаюсь скрыть какую-то страшную историю из своей жизни. Мне на самом деле приятнее иметь дело с людьми, чем с оружием.
— Извини, что я спросила.
— Да нет, я понимаю, что у тебя в голове романтическая история, будто бы во мне сидит какая-то заноза, а ты именно та женщина, которая должна ее вытащить и вернуть меня к полноценной жизни. Так вот, я не нуждаюсь ни в лечении, ни в утешении, ни в спасении.
Она почувствовала, как глаза ей застилает красная пелена ярости.
— Черт, что я вообще здесь делаю? — Она швырнула недоеденный кусок хлеба в тарелку и вскочила с места. — Я буду ждать в конюшне. И не потому…
