— Подожди минутку. — Сабрина слышала, как он положил трубку на стол, до нее донесся стук двери и он взял трубку. — Не хочу, чтобы кто-то видел, как почтенный профессор страдает от разлуки с любимой, расстроен и заливается слезами.
— Ах, любовь моя! — От щемящей нотки в его голосе у нее перехватило дыхание, и она заморгала, чтобы не дать волю слезам.
— Ладно. — Она почувствовала, как тон его голоса изменился, послышался скрип кресла — он усаживался поглубже. — Расскажи мне поподробнее о Лондоне. С кем-нибудь из знакомых удалось повидаться?
— Нет. Может, я и не буду ни с кем встречаться, хочу просто побыть в тишине и покое. Я, правда, звонила Габи, но они с Бруксом путешествуют на машине по Италии. А Пенни сдала утром свой рисунок? Ей самой он не нравился, она говорила, что задание было такое, что негде развернуться фантазии. Моя маленькая строптивая девочка… — Она запнулась.
— Она показала мне рисунок, прекрасно получилось. Не самая лучшая ее работа, но она постигает, как можно рисовать то, что заказывают, и при этом оставаться самой собой, сохранять собственный стиль, а это неплохой урок. А Клифф, которому дали задание написать рецензию на книгу, написал даже больше, чем требовалось. Он так и загорелся, когда я предложил ему провести аналогию между душевным кризисом одного из персонажей и футбольным матчем.
— Здорово, отличная мысль! Как только речь заходит о футболе, все становится важным и интересным. Ах, Гарт, как я скучаю по тебе! Как скучаю без них! Твой голос так близко, такое впечатление, что ты совсем рядом.
— Увы. — Он помолчал. — Когда ты возвращаешься домой?
Ему не хотелось задавать этот вопрос, но не было случая, чтобы он не спрашивал об этом.
— Как только смогу. — Как только поговорю с Габи. Знаю, это безумие, но я не могу уехать, не переговорив с ней. — Мне нужно еще кое-что сделать. Когда соберусь, сразу дам знать. Надеюсь, через пару дней. Гарт, а разве у тебя в это время нет занятий?
— Господи, ну и память у тебя! Да, но я могу опоздать.
— Ты же терпеть не можешь опаздывать. И всегда говорил, что долг профессоров — уделять студентам в отведенный час все внимание.
— Эта женщина ничего не забывает. Вот почему я не могу тебе лгать. Я могу забыть, в чем именно и насколько покривил душой, но ты помнишь все. До свидания, любовь моя, может, в следующий раз мне тебе позвонить?
— Я хотела бы поговорить с Пенни и Клиффом. Позвоню завтра, ближе к завтраку. Идет?
— В это время у нас все в доме стоит на ушах, но, конечно, идет! Тогда до завтра. Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, Гарт.
Повесив трубку, она застыла, словно, сидя так, без движения, могла остановить это мгновение и продлить время их разговора: нежные нотки в голосе Гарта, его руки, которые, казалось, обнимают ее. «Может, поехать домой завтра?» — подумала она. Здесь меня ничего не держит.
Ничего, кроме Габи. Если я не поговорю с ней, то этот телефонный звонок будет изводить меня и не даст думать о более серьезных вещах. Как и сейчас.
Прошли вторник и среда, а Габи так и не позвонила.
— У меня нет от них никаких известий, миссис Андерсен, — ответила секретарша, когда Сабрина позвонила ей в четверг утром. — Миссис Уэстермарк наверняка перезвонит вам, как только узнает, что вы ждете ее звонка.
В четверг к полудню ее охватило такое нетерпение, что она сидела в кабинете магазина как на иголках. Она думала о Гарте, о детях, о разговоре с ними во время их завтрака. Я хочу домой. К своей семье.
Ну что ж, тогда забудь, сказала она себе. Ведь так я сама и сказала Гарту: Габи видела какую-то женщину, похожую на меня. Только и всего. Какое безумие — приехать в Лондон, чтобы попытаться поговорить с ней… Ей же больше нечего мне рассказать!
Она задумчивым взглядом провожала падающие на мостовую перед входом в «Амбассадорз» желтые листья. Чуть подальше, на противоположной стороне улицы, был виден парк, а в нем — красновато-коричневые и золотистые хризантемы. В прошлом году, в Эванстоне, она вот так же смотрела на желтеющие листья. Целая неделя холодных осенних дней тогда промелькнула для нее, как одно мгновение. Это было перед намеченным уже возвращением в Лондон. Тогда она думала, что никогда уже не вернется в Эванстон. Это было до того, как она сломала кисть, до того, как узнала, что у Стефани роман с Максом, до того, как Стефани захотела перед возвращением напоследок пофлиртовать с ним на яхте. До того, как Стефани не стало.
Я знаю, что видела, это была либо ты, либо она. Либо само привидение.
Ни первое, ни второе, ни третье. Это была не Сабрина и, конечно же, не Стефани, а привидений на свете не бывает — об этом все знают.
Назовись вы леди Сабриной Лонгуорт, воскресшей из мертвых, и я бы поверил вам на слово.
— Хватит! — вслух произнесла она. Все это нелепая, безрассудная игра воображения. Что это на нее нашло?
Что-то томило ее, не давая покоя. И это что-то будет изводить меня и не даст возможности думать о более серьезных вещах.
А может, поехать посмотреть, мелькнула мысль.
Посмотреть на что?
Не знаю. На женщину, которая похожа на меня. На привидение.
И вдруг она поняла, что всю эту неделю шла к этой мысли. Может, это нелепость и безрассудство — конечно, так оно и есть, — но она сама попытается разузнать, кого именно видела Габи.
Она едет в Авиньон.
На следующий день рано утром она вылетела в Марсель, а там села на поезд TGV[2] до Авиньона. Удобно расположившись в уютном кресле купе, Сабрина едва обращала внимание на пейзаж за окном и без конца повторяла себе, какую глупость она делает. Впрочем, твердя себе это, она хорошо понимала, что поступить иначе все равно не могла бы. А уж когда она стояла перед небольшим кирпичным зданием вокзала на подъездной кольцевой аллее, заполненной автомобилями и такси, она точно знала, что собирается делать. Сначала гостиница, подумала она, потом — прогулка по городу.
Авиньон окружен древней городской стеной. Эти огромные каменные глыбы под многовековым воздействием дождя и ветра приобрели неопределенно-коричневатый оттенок. Широкие ворота, казалось, видели все: полки римских легионеров, римских пап со свитами, искателей счастья, бандитов, мародеров, фермеров, торговцев, беженцев, переселенцев… Теперь они взирают на автомобильные пробки и праздношатающихся туристов. А те, остановившись и запрокинув головы, смотрят на сторожевые башни вдоль стены да на виднеющиеся поодаль башни папского дворца. Узенькие, извилистые улочки выводят то на крошечные, тихие и уединенные площади, то на большие площади с толпами людей. Старинные каменные дома хранят свои тайны за ставнями кованого железа или деревянными, с облупившейся краской.
