не обязательно. Просто лично мне никогда и в голову не приходило кичиться своим зажратым положением при резко разбогатевшем папаше. Я, вон, даже уборку в своей комнате до последнего сама делала и прекрасно помнила те времена, когда, после увольнения отца из армии, жили на его смешную пенсию и мамину зарплатку продавца магазинчика у дома. По съёмным квартирам мотались, в списке позорных «несдавальщиков денег» на школьную охрану числилась.
«Наверное, проблема Махи и ей подобных в том, что у них нет таких воспоминаний. Они рождаются сразу с золотой ложкой во рту и полным ощущением, что мир у их ног» — думала я, ютясь на кухонном диванчике. Эта временная постель, как ни странно, была на порядок удобнее, чем моя постоянная в избушке, но сон всё равно не шёл — вспоминались слова Гордеева: «Хочешь сказать, что всё спокойно? Это хорошо, но странно. Не советую расслабляться…»
Расслабишься тут, как же. Может, зря я ему не призналась? Нужно было бы хотя бы потребовать объяснений, куда именно он меня втянул. Как знать, может, мне вообще гораздо выгоднее сотрудничать с его противниками?
Однако, жизненный опыт шептал, что лучший способ избежать проблем — это просто резко залечь на дно. Знаем, плавали.
Мне бы только Верку дождаться, и можно будет до самой осени свалить в деревню к деду. Даже если он окончательно спился или вообще помер — там такая глушь, что, во-первых, ни один чёрт туда искать не полезет, а во-вторых, если взяться приглядывать за какой-нибудь одинокой бабулькой в обмен на жильё и кормёжку, то и деньги не понадобятся. А осенью, к началу учёбы, вернуться в город, но осесть на другом его конце. Осмотреться, убедиться, что всё затихло, а там уже решать по обстановке.
В идеале бы, конечно, уехать безвозвратно, просто в очередной раз сменить жизнь… но я не могла. Три года колледжа уже за спиной, остался всего один — по чужим документам, но с проплаченной через Верку договорённостью, что корочку мне выдадут на меня настоящую. А без неё я снова недоучка с девятью классами, которой круче, чем всю жизнь стоять за прилавком в макдаке не светит. Да и то, прилавок — это не факт. Скорее, мыть туалеты.
Эти мысли были похожи на волны прибоя — на меня то накатывало спокойствие, когда я осознавала, что действительно могу просто временно залечь на дно. Ведь кому я, на фиг, нужна, выжидать меня тут так долго? То, стоило лишь вспомнить как удирала сегодня по тёмным улицам от погони, обдавало паникой. До Веркиного возвращения ещё целых два дня! Мне ли не знать, какой это огромный срок, когда необходимо драть когти уже сейчас!
Эту тревогу я пыталась перебить теми самыми фантазиями о том, как Маха узнаёт, что я, вообще-то, тоже не на помойке подобрана. И что моя фамилия, вернее фамилия моего отца, в своё время наводила нервный тик на товарищей куда богаче её папочки…
Но даже в эти дурацкие фантазии почему-то снова и снова назойливо лез Гордеев. Причём, как-то странно лез…
…Маха не просто узнаёт, что я ей ровня, но ещё и давится от зависти. Потому что в тот момент, когда она меня видит — Гордеев открывает мне дверь своего внедорожника, подаёт руку, помогая выйти. Я выхожу, но оскальзываюсь. Он подхватывает меня под талию, прижимает к себе и целует. А Маха столбенеет! Потом мы с Гордеевым идём в клуб, и наша ложа почти напротив Машкиной. Маха постоянно бросает томные взгляды на Гордеева, но он видит только меня: держит у себя на коленях, водит носом по шее. Хочет меня, я это чувствую. А Маха всё не успокаивается, и в тот момент, когда Гордеев снова собирается меня поцеловать, спрашивает вдруг из-за спины:
— Там, на унитазе, налёт какой-то, видела? Убери его. Эй, ты меня слышишь вообще?
… Я резко села. Растерянно заозиралась, не понимая, откуда здесь заспанная Маха в пеньюарчике, и почему вокруг меня скачет её пёс. За окном уже светло.
— А, так ты спала что ли? — запуская кофе-машину, удивилась Маха. — А мне показалось просто валяешься.
Следующие два дня всё окончательно пошло наперекосяк. Теперь я точно знала, что за мной следят — наблюдатели обнаглели настолько, что даже прятаться перестали: я замечала их на улицах, в транспорте и даже рядом со своей работой. На телефон мне поступали звонки с неизвестных номеров, а в избушке обнаружились плохо скрытые следы взлома. Похищено ничего не было, но это лишь усиливало напряжение: сам факт, что кто-то всё-таки проник в дом, но не заинтересовался опечатанной комнатой или хоть чем-то из вещей говорил о том, что это явно не воры. В то же время не происходило ничего конкретного: со мной не пытались вступить в контакт и не применяли насилие, как напророчил Гордеев.
Мне даже стало казаться, что всё это не имеет к нему никакого отношения — слишком уж походило на банальное запугивание. Зато на ум сразу пришли Толик и Дамир: мстить напрямую кишка тонка, а вот пакостить исподтишка — самое то.
Словом, предвидя очередные обидные подколы про надирание попок плохим пацанам, звонить Гордееву я не стала. К тому же, несмотря на нервозность, обстановка в целом пока позволяла ждать Верку. Тем более что в «Энимал-СПА» поступил на передержку пёсик, хозяева которого укатили на курорт. Молодой кобелёк с непривычки очень скучал: отказывался есть и то и дело начинал выть, и успокаивался только если взять его на руки. Я сама вызвалась подежурить с ним ближайшие пару ночей, и за это мне даже пообещали заплатить.
Ещё через сутки вернулась, наконец, Верка. С вокзала пришла сразу ко мне в «Энимал-СПА». Я провела её в комнату для персонала и, с напряжённым волнением отмечая, как заметно она похудела всего за полторы недели, налила кофе.
— Ну как съездила? Как там Семён?
Верка зябко поёжилась.
— Плохо. У него тяжёлая пневмония была, сейчас надо восстанавливаться, а какое у них, там, в интернате восстановление? Забирать его оттуда надо. Срочно!
— А что с опекой?
— Опять комиссию назначили. Теперь надо срочно снимать нормальную квартиру, и проплачивать месяцев на двенадцать вперёд, иначе меня снова на целый год по несоответствию завернут.
Я промолчала. Дураку понятно, что годовая аренда — сумма для Верки неподъемная, но и кредит не вариант. Для органов опеки это как красная тряпка для быка.
— Если Толик не займёт, дачу продавать
