слишком доброй, чтобы видеть в людях зло, а когда ей открывали глаза — верила и ужасалась. И тогда его боялась.
Он думал, что его оклеветали и ждал момента, когда сможет с ней поговорить, встретиться, что-то сказать. Первые месяцы он едва сводил концы с концами, его никуда не брали. Да и кому нужен оборванный пацан, от которого воняло? Тогда ведь и помыться толком негде было. Домой ему вернуться нельзя было, да и слонялся он на другом конце города. Спал на улице, ел то, что довелось украсть.
Так он и попал к Старицкому. Случайно. Украл палку колбасы и булочку с прилавка. Его так и нашли с наполовину съеденной колбасой и булкой за щекой. Вадим Старицкий тогда посмотрел на него и сказал не трогать. К себе его забрал. Вначале поручал мелочные дела, присматривался к нему, а потом… потом он дослужился до того, что имеет сейчас. Он всё имеет. Заслужил. Был преданным псом авторитету до самой его смерти. И не думал о предательстве, тогда как вокруг Старицкого один за другим оказывались крысами.
Он слишком хорошо помнил, что Вадим Старицкий сказал ему перед смертью. Никому и никогда не верить. Ни бабе, ни преданному другу, ни собаке. Ни-ко-му. Старицкий никому не верил, кроме Руслана, да и того проверял, устраивал ему взбучки. Не доверял, но оставил свое дело, сказав:
— Руководи так, чтобы там, на небесах, мне не было стыдно.
Он вспоминал это, чтобы отвлечься. И чтобы напомнить себе, через что прошел из-за нее. Именно, из-за нее. Знал же, что Марк помешанный, больной ублюдок, который хочет ее себе, но полез. Возомнил себя кем? Он был никто и только благодаря Сергею выжил. И вот судя по тому, как удивленно на него таращился Марк, он понятия не имел о том, что Руслан жив. Думал, что его приказы исполнялись безоговорочно?
— Ну что застыла? — спросил, когда понял, что Ева и не думает шевелиться. Просто сидит на этом чертовом столе, на котором, он был уверен, потом даже работать не сможет, и смотрит куда-то ему под ноги.
— Чего ты хочешь? — она запиналась, когда говорила. И он был готов поспорить, что как и тогда, покрывалась румянцем.
Особенность у нее, что ли, такая. Наивняшку из себя строить и румянцем покрываться, когда нужно. Ну не может она так искусно играть на камеру, улыбаться, искренне переживать за своего хмыря, и взаправду смущаться.
— Ртом поработаешь, — схватил ее за локоть и поднял со стола, надавил на плечо, вынуждая опуститься на колени. — Сама справишься, или помочь?
— С-с-с-а-м-м-а, — произнесла едва слышно и потянула руки к его брюкам.
Дрожащими руками расстегнула пряжку ремня, пуговицу, опустила замочек молнии вниз. Руслан отчего-то ждал, что она сделает ему больно. Защемит яйца в собачке змейки или придавит член. Нарочно, конечно, но она ничего не сделала. Расстегнула все, спустила с него брюки и застыла.
Руслан не торопил. Ему нравилось уже то, как она смотрелась внизу, у его колен. Покорная, сломленная, его. Сегодня она принадлежит ему целиком и полностью. Он может сделать с ней все, что захочет. Трахнет, как ему вздумается и столько, сколько захочется. О том, что завтра она должна будет уйти, думать не стал. Пусть валит. Он ведь не ради удовольствия это затеял, а чтобы отомстить. Показать ее место.
Она начала движение руками, едва ощутимо коснулась пальчиками его живота, провела по косым мышцам, поддела резинку боксеров и одним рывком стянула их с него. Его вздыбленный член тут же вырвался наружу. Большой, со вздутыми от желания венами, с крупной головкой, на которой поблескивала смазка.
Ева снова остановилась, посмотрела вначале на его орган, а после подняла голову и взмахнула своими пушистыми ресницами, устремив взор прямо на него. Стоит ли говорить, что она смотрелась охуительно? Он смотрел в ее глаза и, блять, тонул там. Медленно падал в эту темную пучину.
— Это ты называешь не стоит? — удивилась, перевела взгляд на член и обратно на него.
Что же она делает? Что она, мать ее, делает? Почему говорит все это и смотрит так, что сжимается все внутри, выкручивается, будто раскаленными щипцами где-то в районе сердца орудуют.
Сразу захотелось, чтобы она встала. Нет, она смотрелась там, у его ног, невероятно, но он почему-то почувствовал вину. И чтобы утопить ее в агонии, схватил Еву за волосы, намотал их на кулак и чуть подтолкнул к члену. Провел головкой по губам и толкнулся глубже. Она послушно открыла рот и закрыла глаза.
Вот так, блять, потому что когда она на него смотрела, ему казалось, что в нем пробуждается совесть. Чувство, о котором он давно и прочно забыл.
Ева
Я боялась, что он увидит синяки, заметит их на моем теле и станет допытываться, но Руслану, кажется, было плевать. Да и в кабинете была полутьма, заметить что-то было практически нереально. Руслан поднимает меня с колен, схватив за подбородок, смотрит так, что на мгновения мне кажется, все будет как прежде, он неистово поцелует меня, прошепчет что-то нежное и войдет в меня, вырвав хриплый стон, но нет.
Вместо этого Руслан разворачивает меня к себе спиной, надавливает на лопатки, вынуждая опуститься на стол грудью.
— Оставайся в таком положении, — следует приказ.
Я не могу знать, что происходит за моей спиной. Слышу лишь шорох, а после стук и звук откупоривания бутылки. Он собирается пить? Когда ко мне доносится шорох, начинаю дрожать, тело покрывается мурашками, дыхание сбивается и становится учащенным.
— Приятно увидеть, как ты покорно делаешь то, что тебе прикажут.
Его слова заставляют меня испытать унижение. Мне хочется встать, сказать, как я его ненавижу, развернуться и уйти, но я вспоминаю о родителях. Если Марка посадят, не думаю, что он оставит свою угрозу без внимания. Теперь я не знаю мужчину, с которым прожила столько времени. Он другой. Не нежный, чувственный и готовый меня защищать, а тот, кто без сомнений возьмет силой, кто ударит и даже завалит угрозами.
— Твоя покорность доставляет мне удовольствие, — произносит Руслан, и я слышу стук стеклянной бутылки о деревянную поверхность стола.
Следом мою ягодицу обжигает удар ладонью. Я дергаюсь, но вопреки ожиданиям, этот удар не сопоставляется с тем, что было вчера, меня не накрывает волной паники, напротив, по коже разливается приятное тепло, а внизу живота собирается желание. Я
