ни делала, сколько бы ни выскабливала по кускам мое нутро – не смогу.
– Я беременная, Дань!
– Я помню, Марин!
– И?
– Пусть так… Пусть… Мне не мешает…
Просто стараюсь не думать об этом слишком детально. Мне неприятно прорабатывать то, как именно это у нее случилось. Все остальное, что касается будущего, и вовсе кажется чересчур запутанным. Я об этом думать пока не готов.
– Не мешает? Ты… Дань… – задыхается. И пуще прежнего злится. – Ну, ты и придурок!
– Сыграем, Марин? – гну свое, чтобы скорее уйти от темы, при обдумывании которой я полностью теряю равновесие.
– Мой список желаний закрыт, – сычит Чарушина, оставаясь непреклонной. – И с тобой я тоже закончила! Пусти!
Стискиваю ее сильнее. Резко встряхиваю, в очередной попытке сбить ее неприязнь и извлечь настоящие чувства.
Они ведь есть? Не может не быть их!
– В этот раз список будет моим, Марин. Ты не можешь отказаться.
– Нет? – выдыхает со смехом. Знаю, что в нем ничего искреннего нет, и все равно у меня дрожь по коже летит, как случалось всегда, когда она со мной смеялась. Мать вашу, эти реакции реально были на нее годами. – Я, конечно, понимаю, что у тебя ни стыда, ни совести, Дань… Но чтобы настолько! Я через месяц замуж выхожу! Тебе это хоть о чем-нибудь говорит?
Говорит. Это то, что я совершенно точно не смогу принять.
Когда Чарушина бьет этими словами, все, что хочется сделать – нарисовать магический круг. Вокруг нас двоих. Не для защиты. А чтобы запереть мелкую ведьму.
– Не выйдешь ты замуж, Марин, – усиленно-спокойным тоном высекаю я.
– А вот и выйду!
– Не выйдешь, сказал.
– Да как ты, мать твою, смеешь?! – вновь расходится она. – Кто ты такой, чтобы решать в моей жизни хоть что-нибудь? Ты – никто!
Лады… Проглатываю и эту хрень.
Прошел всего месяц. Наши чувства были слишком сильными, чтобы вот так быстро, по моему или ее желанию, все исчезло.
– Ты сама знаешь, кто я такой, Марин, – выдыхаю приглушенно. – Мое кольцо на месте. А твое где?
Она снова смеется. Высоким и нервным тоном дребезжит. У самой же вид – будто вот-вот разрыдается.
– А мое давно на свалке!
Не верю.
Нет, мать вашу, я ни за что в это не поверю!
– Ты же любила меня! – предъявляю не самым адекватным образом.
Отравлен своими эмоциями, как радиоактивным дождем. Он жжет и жрет плоть, выедая внутри меня черные дыры.
– И что, Дань? Что теперь?!
– Да, блядь, тебе напомнить, за что?!
– Ха! Очень надо! Жди звонка, Шатохин!
Только в ее глазах я вижу совсем не иронию. Там горит настоящий ответ: она жаждет того же, что и я.
Блядь… Блядь… Блядь…
Едва справляюсь с банальной и, должно быть, крайне жалкой радостью, рванувшей всполохами по груди. Ее невозможно продышать. Заряжает разрядами по всему телу.
– Ну, было же, Марин? Было? – воодушевленный тем, что увидел, пытаюсь продавить на настоящее признание, за которое смогу сражаться. – Или, хочешь сказать, придумала?
– Было, Дань! И что?! Было и прошло!
– Да блядь… Не бывает так, Марин!
– Тебе-то откуда знать?
Игнорирую все то презрение, что она обрушивает вкупе с этим вопросом.
– Да блядь… По себе знаю, Марин! Я теперь многое понял! Я жалею о том, что сделал тогда в баре.
Она шумно вздыхает. Задерживает на мне болезненный взгляд. А потом… Выдает вибрирующим и чрезвычайно решительным тоном:
– Твои проблемы, Дань… Вообще плевать! А у меня вот так получилось! Может, потому что любила я не только тебя… В критический момент просто сделала свой выбор.
Я закрываю глаза. Торможу дыхание. Цепенею.
Но…
Разрывают эти слова все, что только можно.
То, что успел подлатать… То, что само затянулось... То, что по счастливой случайности оставалось до сей поры невредимым… Все. Абсолютно.
Не замечаю, как Маринка убегает, оставляя меня одного. Не замечаю, когда срывается ветер. Не замечаю даже ливанувшего следом за ним дождя.
Лишь промокнув до нитки, когда тело разбивает капитальный озноб, прихожу в себя.
Распахивая глаза, с трудом удерживаю их под силой обрушивающихся прохладных потоков открытыми. Несколько раз перевожу дыхание и начинаю шагать.
Шагать не просто к дому… А в спальню Динь-Динь.
Я выиграю любую игру.
© Марина Чарушина
Путь со двора до спальни стоит мне неимоверных усилий. Шагаю я медленно, чтобы в том случае, если придется кого-то встретить, суметь сохранить внешнее подобие равновесия. Подобие, потому что внутри я давно сорвалась с края обрыва и лечу в пропасть.
Спазмы лишают возможности нормально дышать. Слезы застилают взгляд. Меня колотит. За ребрами расходится разбалансированный грохот. Сердце забывает о своих нормальных физиологических способностях. Плюет на то, что призвано работать на жизнь. Вырабатывает скорость, которую любой врач назвал бы смертельной.
«Я тут из-за тебя, Марин… Хочу тебя… Соскучился…», – гремит в моем взорванном сознании все громче.
Соскучился он, видите ли… Соскучился… Соскучился… Мне-то что?! Какая мне разница? У меня мир без него развалился, а он после всего приехал и, не задумываясь, выбил из последней фазы контроля.
Я его ненавижу! Ненавижу!!!
Он мудак, придурок, сволочь, ебливая скотина!
Боже… Ничего не работает… Ничего не работает, Господи!
Остервенело растираю ладонью губы. Только это ведь не уничтожает вкус Шатохина. Он уже везде. Не только на моих губах. Внутри тоже.
Мое сердце снова в решето. Все чувства наружу. А я не хочу их принимать. Не хочу!
Закрыв за собой дверь, на мгновение прижимаюсь к ней спиной. Прикрывая веки, в надежде вернуть дыхательному процессу более здоровый темп, планомерно втягиваю кислород и надолго задерживаю его в легких.
На первом же выдохе срываюсь и несусь к окну.
Осторожно сминаю край шторы и, не тая рвущей душу тоски, выглядываю во двор.
Стоит. Все еще там. На том же месте, где я его оставила. Склонив голову, принимает обрушивающийся с неба дождь.
– Дурак… – выдыхаю и всхлипываю. В груди разбухает какое-то проклятое чувство. Душит так, что попросту нет шансов справиться. И сердце разрывается. Разлетается на миллионы крошечных осколков. – Зайди в дом, Дань… Иди же в дом, дурак… Даня… Иди в дом… Пожалуйста… – кричу шепотом.
Он, конечно же, не слышит. Поэтому никак не реагирует. Так
