Часть девчонок переключилась на него с идеальным мотивом – поднатаскать в математике, и если поначалу он собирался поиграть в благородного рыцаря, то через неделю прямо посылал желающих по известному адресу.
– Есё долго? – устало спрашивает Сашка, вздохнув.
– Чуть-чуть.
Во двор перестроечной девятиэтажки мы въезжаем гораздо позже намеченного, но Сашка не обижается, не выпуская из рук свою законную награду – яйцо Киндер с мультяшными машинками на обёртке. Последние три недели папа живёт на даче, и вряд ли в доме есть что-то съестное, поэтому нам пришлось проехать через ближайший супермаркет. Каша на воде то ещё отвратное варево.
Остаётся вопрос как мне подняться на девятый этаж с чемоданом, продуктовым пакетом и ребёнком.
– Помочь? – вздрагиваю, резко разворачиваюсь и наступаю прямо на пальцы непрошенного помощника.
– Самсонова! – шипит Хоффман, но поддерживает меня под локоть, когда предательски подламывается тонкий каблук. Чёртовы босоножки! Стремление как можно скорее покинуть квартиру стоило мне нормальной обуви. – Имей совесть!
– Ты бы ещё ближе подошёл и по носу бы получил! – я раздражённо захлопываю багажник, отсекая нас от увлечённого рассматриванием полурастаявшего яйца Сашки. – Какого… – исправляюсь, вовремя вспомнив о том, что сын повторяет всё подряд, а в моей речи слишком легко приживаются ругательства, – что ты здесь делаешь?
– Собираюсь тебя купить.
Глава 9
Солнце медленно садится, лаская вечерними лучами деревянную горку на детской площадке, дикие яблони, посаженные самими жителями, и косящихся на нас старушек, облепивших скамейки как голуби парящие люки зимой. Я смотрю на Хоффмана и прикидываю что мне выгоднее, послать его сразу или сначала воспользоваться услугами носильщика.
– Бери сумки, помощник, – побеждает здравый смысл.
Подняв дверь багажника, жестом указываю ему на чемодан и пакет с продуктами, и Хоффман легко подхватывает вещи.
– Мама?
– Иду, Саш, – багажник закрыт, Хоффман при деле, и я отстёгиваю Сашку, ставя его на асфальт. Надутого, с рюкзаком и Киндером, и недовольно сверлящего взглядом чужого дядю с нашими сумками.
– Здравствуй, Александр! – мой откровенный сарказм не мешает Хоффману важно пожать руку сына. – Меня зовут Гриша, я учусь с твоей мамой.
– Глиса? – греча! Хочется съязвить, но не при ребёнке же!
– Точно! – как ни в чём не бывало соглашается тот.
– Идём, мой хороший, – мы первые идём в сторону подъезда и держим дверь, пропуская Хоффмана.
Всё время, пока мы поднимаемся в лифте, Сашка недобро на него косится, а я поражаюсь его интуиции. Доля благодарности к Хоффману всё же присутствует в моих мыслях, и если бы не его наглые домогательства, я бы её даже озвучила. Если бы…
С дверью приходится повозиться – последний раз открывать её своим ключом мне посчастливилось года три назад. Антонина Васильевна, мамина соседка-подружка, переехала и мама просила меня приезжать хотя бы раз в три дня, чтобы поливать цветы, больше напоминающие буйные джунгли. Тем летом она ещё была жива.
– Мама, тепель мозно? – Сашка заходит в тесную прихожую, начисто забыв обо всём, кроме драгоценного яйца.
– Сейчас помоем руки и съешь! Хоффман, – я зову его, ведя сына в ванную, – чемодан брось в коридоре, а пакет отнеси на кухню. И обувь сними!
– Ты за кого меня принимаешь? – даже приглушённый водой, его голос звучит возмущённо.
– Ты не хочешь этого знать, – хмыкаю я себе под нос и помогаю сыну вытереть руки.
Здесь в моей душе всегда воцарялся покой и умиротворение, но присутствие Хоффмана разрушает до основания и это. Не помогает даже то, что куда бы не смотрел мой взгляд, он замечает вечные вещи, те, которые стояли на тех же местах и пятнадцать лет назад.
– Фсё? – с надеждой спрашивает Сашка, хватая с раковины свою награду.
На кассе он долго выбирал между Киндером и упаковкой мармеладных мишек, соблазнившись в итоге игрушкой, и получил её за терпение и стойкость.
– Всё, – договариваю в пустоту, удивляясь какую скорость развивает этот ребёнок, когда дело касается сладостей. – Саша! – кричу вдогонку. – Быстро на кухню! – топот резко меняет направление, но в коридоре меня задерживает Хоффман.
– Ки-ира, – протягивает он.
К счастью, узкий коридор не просматривается с кухни и шелестящий фольгой сын не видит, как Хоффман крепко сжимает мою талию, привлекая к своей груди. Это чертовски неправильно, но на мгновение я задерживаю дыхание, глядя в самодовольные разноцветные глаза. Те самые, которые демонстративно разрушили мой брак по собственной прихоти. Те, по которым сохнет большая часть потока. Те, которые решили, что я сдалась. И оказались недалеки от истины. Вот только понятие победы у нас с Хоффманом разное.
– Ты же меня хочешь! – ментоловое дыхание укрывает мои губы тёплым покрывалом.
– Сколько тебе лет, Хоффман? – откровенная насмешка вселяет в него сомнение.
И правильно, ведь согласно сценарию мы уже должны страстно целоваться.
– Двадцать восемь, – он отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза.
– Я тебя младше, – всё также стою в его объятиях, даже не пытаясь освободиться, – а понимаю в этой жизни гораздо больше.
– Мама! – отчаянный крик, и у Хоффмана не остаётся выбора – он разжимает руки.
– Что, мой хороший? – я захожу на кухню.
– Надо мыть, – глубокомысленно изрекает Сашка и протягивает ко мне руки ладонями вверх.
– Ну ты даёшь, герой! – весело хмыкает за моей спиной Хоффман.
Тарелка, стоящая перед сыном, отличается неестественной белизной, в отличие от стола, стула, самого Сашки и даже стены. Интересно, хоть что-нибудь попало ему в рот?
– Идём мыться, – никогда не понимаю что следует делать в таких случаях.
Ругать двухлетнего ребёнка? Сложно сохранить серьёзное выражение лица, когда он перемазан шоколадом словно спецназовец – на щеках широкие полосы от носа к волосам, а на лбу отпечаток ладони. Мне с трудом удаётся сохранять укоризненное выражение лица. Пока я отмываю сына, Хоффман успевает неплохо устроиться, поставив чайник и даже порезав лимон на тонкие кружочки.
– Как тебе это удалось? – включив ребёнку мультик, я возвращаюсь.
Не самое лучшее занятие, но сейчас у меня нет выбора.
– Освоиться в твоей кухне? – мне никогда не удавалось так красиво поднимать бровь.
– Порезать лимон, – странно, но меня не раздражает, что он здесь хозяйничает. Уходить без разговора он явно не собирается, хотя ещё днём должен был забыть о моём существовании.
– Мама развелась с отцом двадцать лет назад, – хмыкает он и ставит передо мной кружку с чаем. Мою старую кружку с русалочкой и витиеватой надписью «Кирочка», – а через полгода вышла замуж удачнее прежнего. Ты знала, что готовка способна снимать стресс даже у восьмилетнего ребёнка?
– Запомню.
Из соседней комнаты слышится Лунтик, а мы чинно сидим на кухне, не спеша начинать разговор.
– Ты мне соврала, Кира, – отставляя кружку я знала, что увижу и не разочаровалась. – Сегодня, в зоопарке, – немигающий взгляд, сжатые в тонкую линию губы и всё недовольство мира на лице.
– И ты решил за мной проследить?
– Увидел твою машину на парковке супермаркета и не удержался, – Хоффмана не беспокоит ни это, ни нахождение в чужой кухне.
Кажется, он везде чувствует себя хозяином положения, что лично меня удивляет. Подобное мне приходилось видеть, и не раз, но те мужчины были гораздо старше. Хотя что я знаю о Хоффмане? Только то, что он гений в математике.
– Зачем ты приехал? – второй раз закосить под дурочку не удастся и мы оба хорошо это понимаем.
– Я уже сказал, – хмыкает он, даже не притронувшись к кружке. – Я хочу тебя и хочу знать сколько это будет стоить.
Выдыхаю через сцепленные зубы и резко поднимаюсь. Помыть кружку становится лучшим выходом. Ярость кипит внутри, расплёскиваясь, выжигая внутренности и заставляя дрожать руки. Холодная вода не способствует успокоению, но мне нужно занять руки, чтобы не запустить кружкой в Хоффмана. Так, чтобы «Кирочка» разбилась осколками вместе с его лбом. Баран! Купить меня!
