оправдываться, извиняться… Может быть, как-то попытался сгладить острые углы.
Кто-то другой — может быть.
Но только не бозик, Алексей Кравцов.
Мой взгляд он выдержал с достоинством, будто я в него не плеснула возмущением. Он и бровью не повел, не моргнул и вообще даже не шевельнулся.
— Так кто отец?
— Какая тебе, к черту, разница?!
— Так…
Алексей снова смотрит в сторону Лели.
— Твоя дочь кое-кого мне напомнила, поэтому спрашиваю. Может быть… кхм… я с ее отцом был близко знаком?
— Вряд ли.
— Но ты даже не сказала, кто он.
— И не обязана, — дергаю плечом. — Разве нет?
— Просто интересуюсь. Это так сложно?
— Отца Лели нет в живых. Ясно? — отвечаю резко.
Снова он ничем не смутился и не поспешил принести извинения или хотя бы сказать “сочувствую, примите мои сожаления”
Ничего подобного!
Он просто приподнимает свои ровные, темные брови домиком — точь-в-точь, как моя Леля, и спрашивает:
— Уверена?
Кажется, я переоценила его. Все-таки воспитан он не очень хорошо!
— В чем, прости, я должна быть уверена? Я уверена в одном, что ты не имеешь права задавать подобные вопросы. Все-таки, гость здесь — ты. Поэтому веди себя скромнее!
— Хорошо увиливаешь от ответа, Нина.
В глубине моей грудной клетки рождается звук, очень сильно похожий на клекот возмущенный мамы-орлицы, вокруг семейного гнездышка которой начал ползать очень привлекательный и крайне подозрительный змей!
— Отец Лели — мертв. Я уверена в этом, потому что он погиб у меня на глазах. Это все, что ты хотел знать?
Вытерев руки о полотенце, я швыряю его на спинку стула, резко отхожу в сторону.
— Стой!
Пальцы Алексея снова на мне. Теперь на локте. Прожигают кожу.
— Что? Что ты меня хватаешь постоянно?! Отпусти!
— Уверена, что он и был отцом Лели? Может быть, у тебя и другие партнеры были, а? Которых ты не запомнила?!
Ахнув от возмущения, я левой рукой от всей души влепила наглецу пощечину и толкаю его в грудь ладонями.
— Да как ты смеешь задавать такие личные вопросы?! Пошел… Вон! Вон из моего дома!
На кухне становится тихо. Да как он смеет говорить мне такое?! Я осталась одна, беременная с Лелей, когда мой любимый и единственный погиб… Трагически…
На мои глаза слезы наворачиваются. Я давно не плакала по прошлому, но сейчас вдруг захотелось пореветь, обняв подушку!
Глаза Алексея распахиваются от удивления.
— Я обидел тебя? Послушай, Нина…
— Вон из моего дома! — отвечаю со слезами, выталкивая мужчину в коридор. — Пошел прочь! Не желаю тебя больше видеть.
— Нина, послушай. Прими извинения. Хочешь, поговорим об этом?
— Вон!
Слезы градом по лицу льются. В запале я дотолкала Кравцова до двери, ведущей их коридора в холодный тамбур, и распахнула ее, а потом настежь открыла входную дверь.
В тамбур сразу же залетел целый вихрь снежинок, еще и порядочный комок снега завалился.
— Все! Уходи!
— Там же метет! Черт подери, даже забор не видно! — возмущается мужчина.
Наглец уходить не желает. Даже пятками в порог уперся.
— Черт с тобой! Сиди в веранде. И в дом… Ты… Не войдешь!
Я влетаю из тамбура обратно в дом, хлопаю дверью, закрыв ее на ключ, щеколду и толстый засов.
Прижимаюсь к ней спиной. Боже, какая ужасная предновогодняя неделя! Свалился же под мою елку этот… хам!
— Нина, здесь же холодно! Я замерзну…
— Там в углу лежит тулуп и валенки. Старые. До мусорки не донесла. Тебе — сойдет. В самый раз будут! — быстро отвечаю и убегаю как можно быстрее и дальше.
— Мама, мама, у змейки хвост… отолвался! Где бозик? Он починит! — встречает меня Леля в прихожей, протягивая измятую змейку.
— Бозик… пошел остудиться! — отвечаю я.
Больше никаких бозиков, даже самых красивых с самыми распрекрасными глазами на свете, которые… черт дери, а он все-таки прав… так сильно похожи на глаза моей дочери!
Ну почему?! Почему…
Нина
Я вспылила.
Выгнала мужчину.
Потому не имеет права какой-то Кравцов расспрашивать меня о личной жизни и задавать интимные вопросы.
Еще бы спросил, как, сколько раз и где я спала с отцом Лели!
Если бы я захотела ответить Алексею, то ответ был бы самым простым — всего один-единственный разочек, но мне и этого хватило, чтобы забеременеть…
Ничего криминального.
Но в то же время это не тема для разговоров с посторонним мужчиной, пусть и очень привлекательной внешности, но появившимся рядом с моим домом при крайне странных обстоятельствах.
Алексей о себе ничего толком не рассказал.
Он усердно делал вид, будто пытается вспомнить, как и почему он здесь оказался…
Но где гарантия, что он по-настоящему кое-что о себе не может вспомнить? Вдруг он просто изображает беспамятство?
Что, если он — преступник? Вдруг из тюрьмы сбежал? Здесь, в области тюрьма имеется. Неизвестно, в чем он может быть замешан!
О, вот еще один вариант: он грабил дом, его засекли, по голове ударили… Отсюда и шишка большая…
Похоже на правду?
Честно? Я призадумалась, пытаясь быть объективной.
Я пыталась в своем воображении нарисовать такие картины, в которых Кравцов выглядел бы негодяем. Но мне с трудом верилось в собственные мысли. Неубедительно выглядело, с натяжкой!
Откуда взялась уверенность, что он не мерзавец?
Он — наглец, каких поискать!
“Наглец! — согласились таракашки в голове и смущенно зарделись. — Но до чего же хорошенький! И пусть будет наглец… Нам смелые очень нравятся…”
Ни минуты не проходило, чтобы я не сомневалась в своем решении выгнать мужчину в холодный тамбур.
Вдруг заболеет?
Но там есть папин старый ватный тулуп и валенки. Не должен замерзнуть…
Однако совесть не давала покоя.
Как не давала покоя принесенная клятва Гиппократа. Я всего лишь колледж медицинский закончила, работала сначала санитаркой, теперь стала медсестрой.
Как человеек, причастный к медицинскому делу, я просто была обязана не дать мужчине заболеть…
Он может простудиться!
Я спорила сама с собой.
— Нина, он заболеет! — трагически вздыхала совесть.
— Ватный тулуп и валенки ему в помощь, — упрямилась я.
— Тулуп отсыревший. Валенки — стертые!
— Пусть двигается. Разгонит кровь! Согреется. Движение — жизнь! — не сдавалась я изо всех сил.
— Где? Двигаться? Тамбур крошечный. Четыре с половиной квадратных метра… — включилась логика.
“В тамбуре всего четыре
