Но я ничего не говорю и просто прижимаю ее сильнее в надежде, что она мне поверит.
Звук сирены заставляет нас обоих подскочить. Мая спрыгивает с кровати и пытается добраться до двери. Я останавливаю ее, и она начинает плакать.
— Нет, Лочи, нет! Пожалуйста! Позволь мне спуститься вниз и объяснить! Так все выглядит гораздо хуже!
Мне нужно, чтобы все выглядело хуже. Нужно, чтобы все выглядело настолько плохо, насколько это возможно. С этого момента я должен думать как насильник, вести себя как насильник. Доказать, что я удерживал Маю против ее воли.
На улице усиливаются звуки хлопающих дверей машин. Вновь звучит истеричный голос мамы.
Хлопает входная дверь. Тяжелые шаги в коридоре. Мая щурит глаза и цепляется за меня, тихо рыдая.
— Со мной все будет в порядке, — я отчаянно шепчу ей на ухо. — Это всего лишь протокол. Они арестуют меня, чтобы только допросить. Когда ты скажешь им, что не хочешь выдвигать обвинения, то они просто отпустят меня.
Я крепко держу ее, поглаживая волосы, надеясь, что однажды она поймет, что однажды она простит меня за ложь. Стараясь не думать, стараясь не паниковать, стараясь не колебаться. Громкие голоса снизу, в основном мамы. Звук множества шагов на лестнице.
— Отпусти меня, — быстро шепчу я.
Она не отвечает, все еще прижимаясь ко мне, головой зарываясь в мое плечо, руками крепко обвивая мою шею.
— Мая, отпусти меня, немедленно! — Я пытаюсь отцепить ее руки от себя. Она не отпустит. Она не отпустит!
Стук в дверь заставляет нас обоих резко подпрыгнуть. За шумом следует резкий, властный голос:
— Это полиция. Откройте дверь.
Мне жаль, но я только что изнасиловал свою сестру и удерживаю ее здесь против ее воли. Я не могу быть так любезен.
Они делают мне предупреждение. Затем слышится первый удар. Мая издает испуганный крик. Она все еще не отпускает меня. Мне жизненно важно повернуть ее так, что когда они войдут, то увидят, как я держу ее спиной к себе, прижимая ее руки к бокам. Еще одна трещина. Дерево вокруг защелки трескается. Еще один удар, и они войдут.
Я со всей силы отталкиваю Маю от себя. Я смотрю ей в глаза — ее красивые голубые глаза — и чувствую нахлынувшие слезы.
— Я люблю тебя, — шепчу я. — Мне так жаль! — А потом я поднимаю правую руку и со всей силы ударяю ее по лицу.
Ее крик наполняет комнату за секунду до того, как замок ломается и дверь открывается. Внезапно дверной проем заполняют люди в темной униформе и с трещащими рациями. Я за руки и талию обхватываю Маю рукой, прижимая спиной к себе. На внутренней стороне ладони, закрывающей ее рот, я чувствую обнадеживающую струйку крови.
Когда они приказывают мне отпустить ее и отойти от кровати, я не могу двинуться. Я должен сотрудничать, но физически я не могу. Я застываю в ужасе. Я боюсь, что если уберу руку со рта Маи, то она расскажет им правду. Я боюсь, что как только они заберут Маю, я больше никогда ее не увижу.
Они просят меня поднять руки. Я ослабляю хватку, удерживающую Маю. “Нет! — кричу я внутри. — Не оставляй меня, не уходи! Ты моя любовь, моя жизнь! Без тебя я ничто, у меня нет ничего. Если я тебя потеряю, то потеряю все”. Очень медленно я поднимаю руки, с трудом удерживая их в воздухе, борясь с непреодолимым желанием вернуть Маю в свои объятия, поцеловать ее в последний раз. Осторожно приближается женщина-офицер, словно Мая — дикое животное, готовое сорваться с места, — и поднимает ее с кровати. Она издает слабый сдавленный всхлип, но я слышу, как она делает глубокий вдох и задерживает дыхание. Кто-то укутывает ее в одеяло. Они пытаются вывести ее из комнаты.
— Нет! — кричит она. Разразившись внезапными рыданиями, она в отчаянии поворачивается ко мне, ее нижнюю губу окрашивает кровь. Губы, которые когда-то нежно прикасались ко мне; губы, которые я так сильно люблю; губы, которым я не хотел навредить. Но теперь, с израненными губами и заплаканным лицом она выглядит такой потрясенной и разбитой, что даже если и потеряет всю решимость и расскажет правду, я почти уверен, что ей не поверят. Ее глаза встречаются с моими, но под пристальным взглядом офицеров я не в состоянии дать ей хоть малейший признак утешения. “Иди, моя любовь, — взглядом прошу я. — Следуй плану. Сделай это. Сделай это для меня”.
Когда она поворачивается, ее лицо сникает, и я борюсь с сильным желанием выкрикнуть ее имя.
Как только Мая уходит, на меня обрушиваются двое мужчин-полицейских. Каждый хватает меня за руку и приказывает медленно встать. Я так и делаю, напрягая каждую мышцу и стискивая зубы, пытаясь унять дрожь. Коренастый офицер с маленькими глазами и пухлым лицом ухмыляется, когда я встаю с кровати, и простыня падает — я остаюсь в одних трусах.
— Не думаю, что этого нужно обыскивать, — смеется он.
Я слышу доносящийся снизу плач Маи.
— Что они с ним сделают? Что они с ним сделают? — продолжает кричать она.
Раз за разом успокаивающий женский голос повторяет ответ:
— Не волнуйся. Теперь ты в безопасности. Он больше не сможет тебе навредить.
— У тебя есть какая-то одежда? — спрашивает меня другой полицейский. Он выглядит чуть старше меня. Я задаюсь вопросом, как долго он работает в полиции. Участвовал ли он когда-нибудь в таком же отвратительном преступлении?
— У меня в с-спальне…
Молодой полицейский ведет меня к моей комнате и следит, пока я одеваюсь, его рация прерывает тишину своим потрескиванием. Я чувствую его полный отвращения взгляд на своей спине, теле. Я не могу найти ничего чистого. По какой-то необъяснимой причине, я чувствую необходимость в том, чтобы надеть что-то только что постиранное. Единственной вещью под рукой оказывается моя школьная форма. Я ощущаю нетерпеливость мужчины, стоящего в дверном проходе позади меня, но мне так сильно хочется прикрыть свое тело, что я даже не могу ясно мыслить, не могу вспомнить, где храню свои вещи. Наконец, я надеваю футболку и джинсы, засовываю босые ноги в кеды, прежде чем осознаю, что надел футболку наизнанку.
К нам заходит в комнату грузный полицейский. Они оба кажутся слишком большими для этого ограниченного пространства. Я болезненно осознаю, что моя кровать не застелена, а носки и нижнее белье разбросаны по полу. Сломанный карниз, старый весь исцарапанный стол, потрескавшиеся стены. Мне стыдно от всего этого. Я смотрю на маленький семейный снимок, все еще прикрепленный к стене над моей кроватью, и мне внезапно хочется его взять с собой. Что-нибудь, что угодно, что напоминало бы мне обо всех них.
Офицер постарше задает мне несколько стандартных вопросов: имя, дата рождения, гражданство… Мой голос все еще дрожит, несмотря на все усилия, направленные на то, чтобы он звучал ровно. Чем больше я стараюсь не заикаться, тем хуже выходит. Когда мой разум пустеет, и я даже не могу вспомнить собственный день рождения, они смотрят на меня так, будто думают, что я сознательно скрываю информацию. Я прислушиваюсь, чтобы услышать голос Маи, но ничего не слышу. Что они с ней сделали? Куда они ее увели?
