Ознакомительная версия.
Звонить буду. К бабке – может быть, наведаюсь. С печкой постараюсь. А летать…
– Ну Глеб…
Это я не канючила и не придуривалась. Не хотелось ему врать, что летать не буду. И летать хотелось. Проблему надо было как-то решать. Договариваться как-то.
Терпеть не могу, когда люди устраивают себе домашние игрища: например, она в роли мамочки, а он, соответственно, беспомощного сыночка. Или, ещё хуже, наоборот: молодой парень – эдакий сюсюкающий папусик, а его взрослая женщина – дочка, азартно гундосящая и надувающая губки. У нас было как-то всё по-нормальному. Неужели это объясняется наличием у Глеба каких-то суперправильных мозгов, которые всё это устаканивали?
– Ну не летай. Пожалуйста. Постарайся.
Ведь он будет волноваться. И я постараюсь, правда. До дома быстренько домчу, чтобы долго в одиночестве по дороге не тащиться. Да и всё.
Мы уже расставались с Глебом один раз надолго, когда я в Москве обрубала концы. И теперь вот опять. Ужасно не хотелось. Хорошо бы отправиться с ним – но было негде. Они ехали в специальной машине с прицепным фургоном. Глеб собирался вести машину в очередь с Мишей-жокеем. И там было только два места. Третий человек никак не уместится. А Чилим, кстати, в своём тёплом роскошном фургоне для перевозки лошадей ехал как кум королю. В общем, прелесть, а не фургон. Но человека туда тоже сажать нельзя – лошадь пугается. Чего нервировать будущего чемпиона?
Одним словом – оставалось ждать. Неделю.
Дядя Коля на Бекеше уже укатил, давно пропали из виду его сани. Глеб и Миша носились туда-сюда со своим имуществом.
Я стояла на улице. Солнце жарило во все лопатки, сосульки истончались просто на глазах. Дон-дон-дон – падала с них вода. Дон-дон-доны в ледяные поддоны. Дон – это там, где Ростов. Понятное дело…
На голом кусте сирени яростно чирикали многочисленные воробьи. Казалось, что куст покрылся серо-бурыми листьями, которые дрожали на ветру – а это просто воробьи возбуждённо подпрыгивали. Не сиделось им на месте.
А на соседнем кусте в тонких ветвях судорожно бился кошак – в бессильном желании напасть на столь огромное количество пернатой дичи. Да, в бессильном: ведь он наверняка по опыту знал, что поймать из всей этой голосящей массы он сможет лишь одного – остальные бездарно разлетятся. И ищи их потом, свищи. Вот и бесился кот, стоя на тонких веточках.
Да, удача, она такая – бесись не бесись, а достанется максимум что-то одно. И начинай сначала…
Впрочем, я подошла на пару шагов поближе и поняла, что опять зрение подвело, опять я приняла одно за другое: внутри куста дёргался не кот, а шуршащий мешок-маечка. Который летел-летел с какой-то помойки, за ветку зацепился. И теперь просто трепыхался на ветру, который надувал его, делал объёмным, точно упитанный котейка. Вот тебе и дичь. Вот тебе и удача.
Я усмехнулась.
Появился Глеб.
– Ну всё. Поехали мы.
Русские народные женщины обычно с воем бросаются на шею отъезжающим мужьям. Бросилась и я. Только вой сократила. Просто потому что не умею. А так он был понятен – я тоже не представляла, как тут без Глеба буду. Страшно стало. Правда – кто долго был одинок, знает это. А что же я стану делать, когда Глеб в армию уйдёт?
Глебу было очень тяжело, я чувствовала это. Да – я никого вообще – то не чувствовала, только пыталась догадываться о том, в каком человек состоянии, а его почему-то очень. И не придумывала я это себе, нет. Так мы, наверное, совпали.
Но выдержка Глеба – это что-то восхитительное. Он ещё и меня успокаивал.
– Глеб, ты поосторожнее!
– Это ты поосторожнее. Вернусь – будем летать.
– Хорошо. Честно. Я сейчас улечу домой. И всё.
– Мне Миша кучу денег заплатит – поедем на море.
– На море, на море…
– Проверим, как ты руководишь бурями.
– Проверим, Глеб, проверим.
Ведь мы правда собирались перед армией поехать на море. И правда проверить – может, я птица Стратим. Выйти на корабле в открытое море, сигануть с палубы в небо и устроить проверку. Да, или с берега стартануть. А после ещё куда-нибудь податься. Ведь перед нами был весь мир, а кочевать так здорово. Выкупим Бека, возьмём себе ещё одну лошадь, фургон для них такой же, как у Миши, – и поехали! Будет всё так, будет, я уверена!
А сейчас…
– Ты мой очень любимый человек! И хорошо, что ты птица. Здорово, что ты у меня есть! Ты – чудесная.
«Чудесная». Чёткое чистое «с». Ну о чём я думаю… Глеб ты мой любименький.
Машина развернулась, вильнув фургоном. Глеб высунулся из окошка и долго махал. Пока не скрылся за кустистой обсадкой.
Мне было стыдно плакать при Глебе, а теперь я брела по дороге к ферме и рыдала. Очки запотели, лицо щипало – я отвыкла плакать. Это раньше слёзы струились себе и струились – по любому поводу. А может, тогда, когда я часто плакала, они были жидкими. Но теперь, когда не плачу совсем, стали концентрированными и ультрасолёными? Вот и щипит…
Только бы всё с Глебом было хорошо, только бы ничего не случилось! Он умный, он не пропадёт, я знаю. Да и я не пропаду – чего мне тут. Телефон у меня что надо, пойду в Ключи, выйду в Интернет. Посмотрю, что в мире творится, письма девчонкам отправлю. А сейчас полетаем. Раз я собралась до дома совершить авиаперелёт. Свернула на поляну, где до этого работали лесозаготовители, и начала предполётную подготовку: в скоростном режиме разделась (а ведь пошло мне раздевание на морозе впрок – так закалилась, что за всю зиму ни разу не простудилась), затолкала имущество в сумку, взяла в зубы свой маленький старенький МР3-плеер, воткнула в уши наушники, тресь об утоптанный снег – взлетела, оптику на носу о берёзу поправила, сумку в лапы и вперёд.
Свежий, наполненный вкусом тающего снега ветер сдул на фиг все слёзы. В моих ушах играла увертюра из «Тангейзера» – и пусть эту горделиво-магическую музыку слышала только я, весь мир, мне казалось, проникся светлым величием. Я смотрела прямо на солнце и летела к нему – и пусть оно слепило, пусть, кроме него, я ничего не видела. Чего смотреть? Я и так знала, куда мне надо. А солнце – веселило, жгло, наполняло жизнью. Скоро оно растопит весь снег – и белый, и серый, и перемешанный с нашей жизнедеятельностью. Полезут из земли растения. Жить, жить мы будем! Я – оборотень, житель двух миров, Глеб – человек мой любимый, все остальные ребята и зверята, ёлки и палки – всем, всем нам тут места хватит!
Кто придумал жизнь – самый лучший волшебник на свете! Хотя… у него, наверное, не было других вариантов.
Как, как я могла так преступно расслабиться? Я немного сбилась с курса, это правда. Но летать под музыку оказалось просто восхитительно. Вагнер, я думаю, тоже умел летать, раз создавал такие дивные произведения, понимал, что такое бескрайность, что в небе нет бугров, дорожных поворотов и кочек. А потому и музыка его лилась, ширилась, без устали наполняя собою простор. Я летела, всем существом чувствуя эту музыку. То поднималась ввысь в лучах солнца, то сбрасывала скорость и резко снижалась. Восторг мог длиться бесконечно – дивно, дивно летать с музыкой в ушах! Но пора было домой – солнце начало садиться. Я посмотрела вниз, сообразила, что мимо фермы промахнулась, сделала крюк, повернула. Перед глазами шли красные круги – это от солнца, пройдёт.
Ознакомительная версия.
