совершила дохуя большую ошибку. Не надо крысе меня трогать, когда я навзводе. Позвал ее, чтобы унизить. Унизил. Отпустил "развлекаться". А потом самому же крышу и сорвало. Смотрел, как танцует, и горел. Злата, блять… Почти профессионалка.
Держался, но и выдержка тоже по пизде. Расстояние не спасает. Безразличие не играется.
Спустился.
Ловишь меня на крючок, Юля? Лови, на здоровье. Я так давно и так сильно тебя хочу, что уже похуй.
А сейчас вспоминаю свои чувства и не знаю — смеяться или пойти сдать нахуй все дипломы. Юрист все-таки должен в людях разбираться. Я должен был разобраться лучше. А мог бы? Вряд ли.
Пальцы до сих пор жжет воспоминаниями о том, какая нежная у нее кожа. Я еще хочу. Честно, блять. До одури.
Но пусть человек выспится. А то, я так понимаю, со сном у нее тоже было туго. Начальник долбоеб. Заказчик пидарас. Шантаж. Попытки хотя бы как-то самосохраниться в мире, где ты не нужна никому. Никто перед тобой не встанет и собой не заслонит.
Это очень жестоко. Она не заслужила. А я вряд ли заслужил ее. Но…
Склоняю голову и оторваться не могу.
Юля морщится и открывает один глаз. Шторы давно раздернуты, из окна на кровать бьет яркое солнце. Я почти уверен, что она еще поспала бы, но рад пробуждению.
Впитываю взглядом новый опыт.
Она тянет угол одеяла к лицу. Прячется от света. Снова затихает на полминуты, а потом дергается и резко садится, прижимая одеяло к груди.
Взгляд — трезвый. Глаза — огромные. Щеки — розовые. Я… Ну а как тут не улыбнуться? Тянусь кулаком к губам и покашливаю, чтобы не заржать.
Это не потому, что смешно. Просто эйфория такая. Не до конца обоснованная, но сильная.
— Доброе утро, Юля, — здороваюсь, кивая. Прежних чувств уже и в помине нет, но привычка чуть играть с ней осталась, поэтому взгляд не отвожу. Правда теперь я признаюсь себе честно в других же желаниях — не отстраниться от нее, а изучить все грани.
— Доброе, — она смотрит вокруг. Замирает взглядом на кофейной чашке.
— Это тебе. Голова как?
Пожимает плечами.
— Выпей кофе. Нужно без сливок и без сахара.
Медленно переводит глаза на меня. Кивает. Я снова улыбаюсь. Взгляд Юли тут же съезжает куда-то. Смущается. Не до конца меня понимает. Не угадать боится. А вдруг подвох?
Я бы тоже себе пока не доверял. Ночью поговорить не смог бы, но теперь готов.
— Который час? — она берет в руки чашку. Подтягивает укрытые моим одеялом ноги выше к груди, садясь в кровати. Смотрит вокруг. Замирает взглядом на футболке, которая валяется на противоположном углу кровати. Конечно, ей комфортней было бы ощущать себя одетой. Как я. Но на помощь прийти не спешу.
Мне нравится вид голых ключиц. Длинной шеи. Волнистых волос.
Вспоминаю, как ночью дышала через полураскрытые губы, пытаясь подстроиться под ритм моих проникновений, даже в глазах чуть темнеет.
Она как чувствует, о чем думаю. Ерзает.
— Девять, — отвечаю спокойно, заполучая внимание назад. Молча делает несколько глотков. Ей вряд ли прямо так уж вкусно, но не вредничает.
Не спрашивает ничего. Ждет.
Я вижу, что ее качает на волнах. То верит мне, то боится. Не хочу качать, честно. Слова просто подбираю. Но первой не выдерживает она.
Отставляет чашку, садится еще выше. Смотрит в глаза.
— Я не врала. В клубе. И ночью.
Снова можно было бы улыбнуться, но нет желания. Смотрю на нее во все глаза. Так просто сейчас это делать. Так просто верить вчерашней предательнице, которая оказалась чуть ли не самой преданной из знакомых мне людей. Кто еще так бы, как она? За какие заслуги, Тарнавский, тебя так любить?
— Я знаю, что ты не врала, Юля. И я тебе верю.
Ее веки смыкаются. Ресницы подрагивают. Она сглатывает и неприкрыто облегченно выдыхает.
Но рано, Юля. Рано. Все же говна было много. А честность без "вскрытия" невозможна.
— С конвертом — это был я, Юля. Там не было ничего ценного, что ты могла бы потерять. Ни в одном из конвертов, ни в сейфе, ни в разговорах при тебе не было ничего такого, что могло бы мне навредить. И правды тоже не было.
Вновь открытые глаза смотрят на меня пристально. Теперь уже я, а не она, нахожусь в состоянии стороны, зависящей от вердикта.
— Документы…
— Хуйня, — отмахиваюсь. — Болванки просто. Чтобы вы думали, что я готовлюсь съебывать.
— Деньги?
Медленно веду головой из стороны в сторону. Даже вслух отвечать не приходится. Постанова, сонце. Все это — постанова.
— Я думала, конверт забрала Лиза…
Она уже не впервые упоминает подругу. Мое к ней отношение — ровное. Топить не хочу.
— Если тебе важна эта дружба, ты можешь ее восстановить. Я не уверен, что дочь в курсе дел отца. Я своего ребенка в такое не впутывал бы.
— Но ты такое и не заварил бы… — Юля предполагает, а потом вижу, что читает по моему взгляду скепсис. И задается вопросом: или да? Заварил бы?
Я сложный, Юль. Пиздец какой сложный. Не идеализируй больше. Но и на дно я тебя уже не потащу, обещаю.
Встаю с кресла, делаю несколько шагов по спальне.
Вид расстеленной кровати и тактильная память о горячем теле очень сбивают. Я хочу. Сразу и с десертом. Но сначала — хотя бы пару слов сказать бы.
Останавливаюсь подальше — у окна. Смотрю в него. Потом оглядываюсь. Ловлю ее взгляд на себе.
Не знаю, возможен ли был между нами другой исход. Мне кажется, обоюдное притяжение было слишком сильным. Раньше болезненным. Теперь…
— Я узнал о тебе почти сразу, Юля. Ты недели две-три отработала. Очень разозлился. Как все выглядело — сама понимаешь. Тебя надо было тут же уволить. Так нам обоим, возможно, было бы легче. Но палить, что я в курсе, нельзя было. Ну и просто увольнять тебя я не хотел. Дальше было жестко. Я знаю. Я вряд ли хороший человек, но точно меньший мудак, чем пытался тебе показать.
Она опускает взгляд. Переваривает. Я даю столько времени, сколько нужно. Спиздел бы, сказав, что не волнуюсь при этом. Волнуюсь, конечно. Чувствую и ценность, и хрупкость.
Возвращается глазами ко мне. В них — тревога. Трогает… Без мата не объяснишь, до какой степени.
— Вокруг вас столько всего, — она мотает головой и снова переходит «на вы». А я вспоминаю, как в ней туго и горячо. На ты хочу. В нее хочу. — Обыски… Подставы… Угрозы… Даже если
