– «…Но я не создан для забав любовных», – продолжал он, резко вскинув голову, будто уже предвкушал свою любовную сцену с оплакивающей мужа принцессой Анной. Он опять взглянул в зал. И только он набрал в легкие воздуха, чтобы произнести следующую строчку, как увидел в трех рядах дальше от Фелисии, у прохода, две знакомые фигуры в военной форме, и впервые за этот вечер ощутил на спине холодный, липкий пот страха.
Фелисия затаила дыхание. На одно мгновение ей показалось, что Робби, не успев произнести и половины своего вступительного монолога, теряет контроль над собой. Он стоял неподвижно, «обливаясь потом», как он бы сказал, устремив безумный, невидящий взгляд в зал, побледнев так, что это было заметно даже под гримом.
Охвативший его ужас был так силен, что он перестал хромать, и Фелисия подумала, не заболел ли он. Но он ведь слишком молод, чтобы у него мог случиться сердечный приступ или удар? – со страхом подумала она. Однако у него был такой вид, будто в следующий момент он упадет на пол без чувств. Она ощутила, как по ее телу пробежала волна тревоги за него, физически ощутила это беспокойство, ударившее ее как тяжелая взрывная волна.
«Я люблю его, – Сказала она себе. – Господи, не дай ему умереть», – беззвучно взмолилась она, хотя и не верила в силу молитв. Как будто в сцене из фильма, она представила себе, как Робби падает, увидела, как она сама вскакивает с места, бросается к рампе, карабкается на сцену и опускается рядом с ним на пол и кладет его голову себе на колени… У нее иногда возникали фантастические видения, настолько четкие и почти осязаемые, что они казались реальнее самой жизни. Это – как все они – казалось, продолжалось целую вечность, но на самом деле оно длилось одно мгновение, которого Робби хватило, чтобы перевести дух и продолжить свой монолог.
– «Для нежного гляденья в зеркала», – сказал он, чуть запнувшись на слове «нежного», потом как будто ничего не случилось, окончательно вошел в роль: его хромота вернулась, щеки и губы опять стали привычного цвета, в глазах появилось удивительное сочетание неистовой силы духа и смертельной угрозы, что было воплощением его концепции Ричарда.
Весь эпизод, подумала Фелисия, занял не более секунды, и никто кроме нее, ни Гай, ни Филип, сидевшие рядом с ней, кажется, не заметил ничего необычного. Она облегченно вздохнула, радуясь, что катастрофы не произошло, и спокойно продолжала следить за игрой Робби.
В ней было нечто такое, от чего она начала волноваться даже больше, чем в момент краткой неуверенности Робби. В своем актерском мастерстве он достиг таких высот, каких ей не приходилось видеть прежде. Она почувствовала, как в зале нарастает возбуждение. На лице Чагрина появилось выражение человека, ставшего свидетелем чуда, а Дарлинг, который во время спектакля обычно ерзал на стуле, сидел как вкопанный, увлеченный игрой.
Такую игру нельзя было сравнить ни с игрой Филипа, ни Тоби, ни даже с тем, что рассказывали об игре сэра Генри Ирвинга. Ни он, ни даже Гаррик – Фелисия была уверена в этом – не держали зал в таком напряжении, как Робби сегодня. Его порочный, злорадный Ричард, делящийся своими секретами с публикой, будто они были сообщниками, ничего ни у кого не заимствовал – это было его собственное творение: Ричард – одновременно отталкивающий и непристойно привлекательный.
Это было очень смелое решение, и Фелисия впервые увидела, что Робби сумел найти в себе такие качества – или недостатки – которые сделали Ричарда таким запоминающимся. Самым лучшим в его герое оказались те качества, которые существовали в самом Робби, но в другой, менее резкой форме. Родись он негодяем, он был бы именно таким! Но за этим скрывалось нечто большее, решила она, следя за развитием событий в той сцене, где он с радостью отправлял своего брата Кларенса в башню и на смерть. Те, кто не знал Робби настолько хорошо, как она, могли прийти к выводу, что он просто с удовольствием делает свое дело, но Фелисия поняла то, что критики вряд ли поймут: где-то в самой глубине своего существа Робби нашел силы вдохнуть жизнь в Ричарда, человека, который был только абстракцией, словами на бумаге. Каким бы схематичным и сделанным на скорую руку ни был шекспировский Ричард, Робби слился с ним в единое целое, чего никогда не делал ни один актер.
Она почувствовала острую зависть – она всегда верила, что они были равными партнерами, но сейчас Робби, без сомнения, сделал гигантский шаг вперед и обогнал ее, и добился этого без ее помощи, фактически, исключив ее из этого процесса, как будто хотел доказать самому себе, что он в ней не нуждается.
Она внимательно следила, как он играл любовную сцену с Анной, и слишком поздно поняла, что ей не следовало отказываться от этой роли под предлогом того, что она была слишком незначительной. Джейн Ратленд, одна из маленьких «протеже» Рекса Помфрета, дерзкая обольстительница, которой удавалось демонстрировать свою пышную грудь всякий раз, когда она склонялась в молитве, изо всех сил старалась привлечь внимание публики, и Робби тоже.
Думая сейчас об их с Робби сексуальной жизни, Фелисия должна была признать, что они стали более активно заниматься любовью, несмотря на физическую усталость Робби (не говоря уже о ее собственной) – хотя Робби стал несколько другим, более агрессивным, более ценящим удовольствие, а иногда даже немного грубым в постели. Казалось, что он непременно хотел вызвать у нее ответную реакцию, привести ее в возбуждение. Он срывал с нее одежду, заставлял принимать позы, к которым они не прибегали с тех давних, головокружительных дней их любви, не отпускал ее до тех пор, пока она сама не оказывалась непроизвольно вовлеченной в этот водоворот, пораженная как своей реакцией, так и силой его страсти.
Она всегда любила заниматься любовью при приглушенном свете – видеть лицо любовника было частью ее наслаждения, и Робби, актер до мозга костей, никогда не возражал – но теперь он настаивал на полной темноте. И при виде его лица, сверкающих глаз, губ, кривящихся в жесткой улыбке, и странно отчужденного выражения, которое появлялось у него даже в самые интимные моменты, она сама стала стремиться выключить свет в спальне.
Фелисия догадывалась, что дело было не в том, что Робби не хотел видеть се, а в более скрытой его потребности не быть увиденным самому, будто он стал калекой, уродом. Теперь она поняла, что это было поведение Ричарда Глостера, который наверняка старался как можно чаще прятаться в темноту…
Филип посоветовал Робби полюбить своего героя. И он, кажется, преуспел в этом, и влюбился к тому же в самого отвратительного персонажа во всей английской драматургии!
