Завернувшись в полотенца, улыбаясь, она вышла из ванной.
– Извини.
– Ты мне хоть полотенце сухое оставила?
– Конечно, оставила.
Она торопливо глотнула кофе и стала ждать. Зашумела вода, потом вдруг стало тихо. Теперь скоро…
– Лиза! – раздался, как она и ожидала, возмущенный вопль Оливера. – Солнце! Ты что, смеешься?! Еще бы носовой платок мне оставила! Вот всегда ты так.
– Это не носовой платок. – Согнувшись от смеха, Лиза вошла в ванную. – Это намного больше.
Оливер двумя пальцами взял у нее полотенчико для рук.
– Да этого мне даже на мои причиндалы не хватит!
– Извиняюсь, – мягко усмехнулась она, снимая с себя одно полотенце. – Смотри, я тебе последнюю рубашку готова отдать.
– Развратница, – проворчал он.
– Знаю, – кивнула Лиза.
– Совершенно невозможная.
– Знаю, знаю, – искренне согласилась она.
То насмехаясь, то ласкаясь, она вытирала его сильное, блестящее тело. Этим заниматься она всегда любила, хотя одним частям тела доставалось несколько больше внимания, чем другим.
– Эй, Лиз, – не выдержал наконец Оливер.
– Да?
– По-моему, бедра у меня уже сухие.
– Ах… ну да. – И они весело переглянулись.
Потом оделись, и вдруг в углу комнаты она увидела знакомую, как собственная рука, вещь и, не успев удержаться, воскликнула:
– Да ведь это же мой саквояж!
Тот самый саквояж. Оливер сложил в него какие-то свои вещи в тот день, когда ушел от нее.
В комнате вдруг стало тесно от мерзких воспоминаний. Бешенство Оливера, злоба и бессилие Лизы. Его слова, что семья у них ненастоящая. Ее язвительный совет подать на развод.
– Могу вернуть.
Оливер с готовностью протянул ей саквояж. Но настроение было уже испорчено, и сборы на работу заканчивали наспех и молча.
Когда задерживаться дольше стало невозможно, Лиза сказала:
– Ну, пока.
– Пока, – ответил он.
К своему удивлению, она почувствовала на глазах слезы.
– Не плачь, не плачь, – прижал он ее к себе. – Перестань, большая девочка, главный редактор. Косметику размажешь.
Лиза выдавила смешок.
– Жаль, что мы так и не помирились, – негромко проронила она.
– Что ж, – пожал плечами Оливер. – И такое случается. Ты ведь знала, что…
– …два брака из трех заканчиваются разводами, – договорили они хором.
– Ладно, по крайней мере, хоть не деремся, – натянуто улыбнулась она. – Даже разговариваем вот как люди.
– Точно, – весело поддакнул он. И опять ее заворожило, как оттеняет шелковистую шоколадную кожу фиолетовая льняная рубаха. Умеет же человек одеваться!
Когда она уже закрывала за собой дверь, он окликнул:
– Так ты, пожалуйста, не забудь, солнце.
Сердце у Лизы подпрыгнуло, она сделала шаг назад. Что не забыть? Сказать: «Я тебя люблю»?
– Найти адвоката! – погрозил он пальцем и улыбнулся.
Утро было чудесное, ясное. Она шла на работу по залитым солнцем улицам и чувствовала себя дерьмово.
До Лизы вдруг дошло, что никто не упомянул о Неделях моды. Или, точнее сказать, НЕДЕЛЯХ!!! О них Лиза всегда думала именно так – в сияющем неоновом ореоле. Недели моды, свет в окошке главного редактора. Дважды в год, на реактивном лайнере – в шумную суету Парижа или Милана (в остальные города Лиза летала на самолете, но Недели – событие столь пафосное, что, естественно, слово «самолет» не годится, только «лайнер»). Жить в лучших гостиницах Европы – «Георге V» или в «Принце Савойи», где с тобой обращаются как с особой королевской крови, сидеть в первом ряду на показах Версаче, Диора, Дольче и Габбана, Шанель, получать цветы и подарки просто потому, что пришла. Четыре дня тусоваться с помешанными на собственной персоне модельерами, истеричными топ-моделями, рок-монстрами, кинозвездами, зловещими миллионерами в золотых цепях и бриллиантах размером с булыжник и, разумеется, главными редакторами глянцевых журналов – обмениваться полными первобытной ненависти взглядами, вычислять их место в иерархии. И вечеринки, вечеринки – в картинных галереях, ночных клубах, гипермаркетах, складах (наиболее продвинутые и модные персонажи просто не знали, что бы еще придумать). Где, хочешь не хочешь, всегда находишься в самом что ни на есть центре вселенной.
При этом, конечно, правила хорошего тона требуют цедить сквозь зубы, что вся коллекция – хлам, модельер – маньяк и женоненавистник, и носить такое нельзя, и подарки от фирмы не то, что были в прошлом году, и лучший номер в отеле вечно достается Лили Хедли-Смит, и какой кошмар тащиться куда-то аж за два километра от центра города на какой-нибудь заброшенный консервный завод, где очередная молодая знаменитость демонстрирует вне конкурса свою сногсшибательную дебютную коллекцию, а не пойти невозможно. Потому-то Лизу, как бейсбольной битой, ударила мысль о том, что в «Колин» о Неделях моды и разговора не заходило. А встреча с Оливером напомнила, что ехать пора.
Да ладно, успокаивала она себя, наверняка все схвачено. Скорее всего, в бюджете предусмотрена служебная командировка для двоих, вот они с Мерседес и поедут. А что, если не предусмотрена? Бюджет по внештатным корреспондентам этих расходов не покрывал даже близко. С такими средствами в отеле «Георг V» и на кофе с круассаном не хватит.
Все больше поддаваясь панике, Лиза постучалась к Джеку и, не дожидаясь приглашения, вошла в кабинет. Шеф, не поднимая головы, корпел над ворохами документов – очевидно, судебных протоколов.
– Недели, – с невольным присвистом выдохнула она. Джек удивленно посмотрел на нее.
– Какие недели?
– Недели моды. Милан, Париж. В сентябре. Я должна поехать!
Сердце у нее колотилось так, что едва не выпрыгивало из груди.
– Присядьте, – мягко предложил Джек, и Лиза тут же поняла, что ничего ей не светит.
– Я всегда ездила, когда работала в «Фамм». Для репутации журнала важно, чтобы мы там показались. Реклама, и вообще, – частила она. – Никто не будет принимать нас всерьез, если мы не…
Джек смотрел на нее, ожидая, пока она замолчит. По его сочувственному взгляду было ясно, что дело дрянь и время тратить нечего, но надежда умирает последней.
Лиза глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
– Так я еду?
– Извините, – прогудел Джек. – У нас нет средств. Во всяком случае, в этом году. Может, когда журнал получше раскрутится, когда рекламы станет больше…
– Но как же я-то?..
Джек покачал головой:
– Денег нет.
И в его тоне, и в глазах было столько искреннего сострадания, что смысл сказанного не сразу дошел до Лизы. Вот она, жестокая правда! Все будут там, абсолютно все, весь свет. И все заметят, что ее нет, и она станет посмешищем. А потом в голову пришла другая мысль, еще ужаснее первой. Может, никто вообще и не заметит ее отсутствия?!
