только очень близкий человек. Тот, кто…
— Я поговорю с ней и всё объясню.
— Ты забыл, Саша? — жена прищуривается, присматривается и вслушивается. Ольга ждёт, что на это всё ответит Фрол?
— Забыл? — он вынужденно отступает и уменьшает рвение. — Что я забыл?
— Ты уже с Тереховой обо всём поговорил! — с издёвкой в голосе отвечает Лёля.
— Не было такого, — он широко разводит руки, вроде бы пытается поймать мою жену в капкан, чтобы заключить в жаркие объятия, а после сладко убаюкать, нежно приласкать. — Ром? — внезапно, а для Фролова очень неожиданно, чересчур спонтанно, я становлюсь каменной стеной между ними и смотрю через его плечо, не встречаясь взглядом.
— Ты трепло, — сипит откуда-то издалека жена. — Постарайся больше не попадаться мне на глаза, писюша.
А дальше гробовая тишина, разрываемая ритмичным стуком набоек невысокого сегодня каблука.
— Да, твою мать…
Его терзания. Метания. Шатания туда-сюда по открытой местности. Шипение и пронизывающие взгляды, направленные исключительно в мои глаза. Нет! Нельзя! Открыться Сашке означает подставить под удар жену и донельзя счастливое начальство. Костя стопудово счастлив и точно рад. Женился боссик быстро, при этом загодя, почти предусмотрительно, сделал мелкого мальчишку, а теперь вон кружит молодую восхитительную, но перепуганную до чёртиков крошку, проходя широким шагом по танцевальному кружку.
Всё однозначно решено и нечего об этом дальше думать! Определенно предпочту молчать. Я палач в глазах моей Юрьевой, а в глазах Фролова — мужчина, не способный защитить любимую жену.
Нам с Лёликом к подобному не привыкать — мы справимся и выкрутимся. Хреново только, что остаток праздничного вечера вдрызг испорчен. За столом сидим, затолкав в желудки языки, лениво возим вилками в тарелках, накалывая мясо, нанизываем на острые зубцы похрустывающие от свежести листы изумрудного салата, неторопливо выбираем тыквенные семечки и с нескрываемым презрением во взглядах отгребаем в сторону жестковатый бурый рис. Жена с глубоким сожалением смотрит на танцующих, чему-то даже улыбается и покачивает головой, переглядываясь с этой Асей, на ком, по правде говоря, нет совсем лица, зато красуется жуткая гримаса, составленная из идеальных черт, на которые глубоко подсел наш Красов…
— Доброй ночи, — взираю на то, как Ольга достает из слишком узкой ярко-красной сумки ключи от квартиры. — Ты…
— Пока! — без промедления и тушёвки прокручивает замок и, подтолкнув оттопыренной ступней, заточенной в элегантный остроносый туфель полотно двери, жена заходит внутрь. — Привет, Паштет, — раздается сладкий голос изнутри.
Котёнку больше повезло. Больше, чем мне! Она к нему пришла, а не ко мне.
Мои часы… Часы усердного наблюдения за Ольгой превратились в кем-то срежиссированный сериал с одной-единственной главной героиней женского пола и человеческого рода, и мелким волосатым ротозеем, которого я то и дело замечаю то на её груди, то на животе, то прислонившемся к обнаженному бедру, то застывшему на плече, когда Лёля отдыхает на диване, запрокинув голову назад.
Сейчас жена находится на кухне. С чем-то возится, что-то перекладывает, кое с чем колдует, заглядывает с интересом в холодильник, встает на цыпочки, чтобы добраться до верхней полки, а после наклоняется, приседает, желая, видимо, ознакомиться с внутренним содержимым морозильной камеры. Подозрительная активность в помещении, куда жена не заходит после шести или семи часов вечера, вызывает не абы какое недоумение у меня в мозгах. Пашка талантливо мотает нервы мелкой, сшитой из плотной ткани мышке, которую он гоняет между босых ступней, мягко передвигающихся по кафельному полу и не способных наступить на маленький кошачий хвост, шурующий по вылизанной каменной поверхности, как электровеник, полностью заряженный и чересчур активный.
«Что? Что такое? Что там у тебя случилось, детка?» — вытягиваю шею, как жираф, и замираю соляным столбом над экраном ультрабука, отблескивающего великолепным изображением на стёклах моих очков, без которых я с возрастом становлюсь, как без сильных рук.
Оля подозрительно застывает, располагаясь правым боком к объективу скрытой камеры. По-моему, она к чему-то прислушивается или, что более вероятно, по-собачьи принюхивается. Однозначно Лёлик что-то чувствует или чего-то ждёт. Поводя плечами, она внезапно сбрасывает с плеч и так распахнутый до не хочу халат и остается в до безобразия коротенькой пижаме, которую, чего уж тут греха таить, я раньше у неё не отмечал. Такая вот, ну ты подумай, чёртова обновка? Кружевная тряпка, которую жена купила без меня? Когда только всё успела? Проклятый маркетплейс, от внутренней начинки которого у женского пола в башке случайно пробудившаяся несознательность яростно кипит. Я так и знал, что в несанкционированных растратах виноват тот самый вездесущий всемирный разум. Интерактивный старший брат!
«Что за чёрт?» — теперь я глупо скалюсь, как озабоченный урод.
Она ведь… Твою мать! Теперь Оля смотрит на меня, при этом пошленько облизывает губы и рисует кончиками пальцев по выступившим через шелковую ткань соскам.
«Вот так!» — согнув в локтях руки, забрасываю их себе за голову и подпираю свой затылок горячими ладонями. — «Давай, любимая» — молчаливо подначиваю её. — «Забирайся на стол!».
Но, как это ни странно, я отдаю жене команды через грёбаный экран, а она всё в скрупулезной точности мгновенно выполняет. Похоже, ночка тоже задалась. Тоже? Я поторопился с выводом, что откровения Тереховой в параше дорогого ресторана могли испортить нам с женой настрой.
Ольга слабо шепчет, на что-то указывает мечущимся взглядом, а потом, улегшись на спину, устраивается на кухонном столе, как на гинекологическом кресле. Раскрыв пошире ноги, жена опять терзает мои чувства и желания своим порнографически распахнутым нутром.
Ну что ж, на это стоит посмотреть и подрочить вдобавок, пока мозги находятся в слабеньком сознании и от нахлынувшей куда не надо спермы не спеклись.
Десять лет назад
Двенадцать месяцев изнурительного лечения. Бесконечные обследования. Почти хронические визиты на скучные приёмы к мужскому и, конечно, женскому врачу. Череда анализов, от которых нас уже тошнило и хотелось срочно забежать, а после, отклонившись от прозаичного маршрута, где-то в гуще безразличия бурю переждать. Затем, конечно, обоснованные, разумные, а временами абсолютно глупые врачебные рекомендации и назначения, которые мы с Ромочкой хватали, как сбежавшие от хозяев, чересчур оголодавшие за вольницей собаки, усиленно собиравшие себе на спину блох. Постоянный контроль за состоянием и гадское сочувствие вкупе с сожалеющими вздохами о том, что:
«Увы, ребята, снова ничего! Там точно пусто. Попробуем ещё разок. Возможно, в новом цикле вам с мужем всё же повезёт».
В какой-то непростой момент я самовольно приняла решение прекратить неравную борьбу и отпустить тяжёлую, не по размерам нам проблему, раскинув руки, довериться течению и постоянно ускользающей судьбе, отдав возможную беременность на
