— Нет, — признала я. — В принципе, он так и сказал.
— Тогда у тебя есть выбор, Елена, и я ему не завидую, — сказал Бо. — Но я думаю, что тебе стоит хорошенько подумать. Я никогда не видел тебя такой.
— В таком беспорядке? — сказала я с сопливым смехом.
— Такой живой, словно ты горишь, — мягко повторил он мои слова. — Я сейчас вернусь, хорошо?
Я едва заметила, как он ушел. Я просто перевернулась на спину и уставилась в потолок.
Я застрелила своего отца.
Вместе, Данте и я убили его.
Я знала, что это не то, что я скоро переживу. Я знала, что мне понадобятся бесконечные сеансы терапии, чтобы разобраться в том клубке облегчения, оправдания, гнева и отчаяния, которые я испытывала по поводу этого поступка.
Но я ни на секунду не жалела об этом.
Он угрожал маме, Жизель и Женевьеве.
Он разрушил наши жизни в Неаполе и продал Козиму в сексуальное рабство.
Он чуть не убил Данте.
И даже если бы ничего из этого не произошло, я знала, что в моем сердце это было бы достаточной причиной для того, чтобы убить его.
Я не могла вынести мысли о том, что я существовала в мире, где Данте не было.
И он сделал то же самое для меня.
Я всегда знала, что Данте убийца.
Достаточно было взглянуть на его массивные руки, покрытые мускулами, обтянутые сухожилиями и венами, проступающими под загорелой кожей, чтобы понять, что в них скрыта убийственная сила.
Но все было по-другому.
Знание того, что Данте убил ради меня, что он рискнул своей свободой, чтобы разыскать меня, и помог покончить с жизнью человека, который заставил меня страдать всю мою жизнь, отозвалось где-то глубоко внутри.
Это было то самое место, которое горело, когда он прикасался ко мне, когда учил меня, что делать с его телом и что делать с моим. Это было то самое место, которое всколыхнулось, когда моей семье угрожали в Неаполе, и я встала на их защиту.
Потому что я должна была их защитить.
Так же, как теперь, казалось, я должна была защищать Данте.
Это было место инстинкта, первобытный импульс внутри, который превосходил мысли и даже чувства.
Данте был моим.
Как я могла просто отпустить его?
Я вскочила на ноги и застыла в гостиной, глядя на мебель и предметы искусства, которые я собирала в другой жизни с другим мужчиной. Сейчас мне казалось смешным, что я так долго держалась за это.
Я уже давно перестала оплакивать Дэниела. Правда заключалась в том, что я никогда не любила его так, как должна была, и, очевидно, он чувствовал то же самое по отношению ко мне. Я оплакивала эту потерю долгие годы, но не мужчину, а женщину, которой, как мне казалось, я была с ним. Нет больше того, я оплакивала, те последние крупицы надежды, которые я сохранила, а затем потеряла, когда он оставил меня ради Жизель.
Мне не хватало моей способности любить, моей склонности верить в людей и, главным образом, в себя.
Данте научил меня снова любить себя.
Он научил меня снова впускать кого-то в свою жизнь.
Как я могла отказаться от этого?
— Бо! — закричала я, выбегая из комнаты по коридору обратно в свою спальню. Я преодолевала лестницу по двое за раз. — Бо, я должна ехать!
Когда я остановилась в дверях своей спальни, Бо уже стоял возле моей кровати, спокойно складывая одежду в открытый чемодан Луи Виттон.
— Я знаю, — сказал он, грустно улыбаясь мне. — Конечно, ты должна.
Я стояла и улыбалась ему, как сумасшедшая, пока его улыбка не расползлась и не стала шире. А потом мы рассмеялись, да так сильно, что у нас заболели животы. Я подбежала к нему и обняла его.
— Я люблю тебя, — сказала я. — Прости, что я редко это говорю.
— Это не значит, что я этого не знаю, — ответил он, крепко обнимая меня. — А теперь поторопись. Ты же не хочешь опоздать на его рейс.
— Это в Ньюарке, — сказала я в панике, бросая в чемодан остатки того, что лежало у Бо на кровати, и застегивая его. — Я могу купить там новую одежду. Мы должны ехать немедленно.
Данте
— Готов, босс? — спросил меня Чен с переднего сиденья, когда мы ждали на аэродроме в аэропорту Ньюарка, пока самолет получит разрешение на вылет.
— Si, Chen, grazie [151], — сказал я ему. — Уверен, что не хочешь полететь?
Он засмеялся.
— Как будто мне мало дерьма в Штатах за то, что я не итальянец. Я избавлю нас обоих от хлопот и буду держать оборону здесь. Бог знает, Марко и Якопо ни хрена не могут сделать сами.
Я усмехнулся, но эхо в моей груди было пустым.
— Ладно, хорошо, In boca al lupa [152], брат, — сказал я ему, наклоняясь вперед, чтобы похлопать его по плечу. — Скоро увидимся.
— Хорошо, босс, — согласился он, затем заколебался. — Мне жаль, знаешь ли. Она была какой-то другой.
Я отрывисто кивнул, не желая разглядывать рану в груди. Не незначительное пулевое ранение, которое Фрэнки зашил бы в самолете, а зияющую дыру в грудной клетке, откуда Елена Ломбарди вырвала мое сердце, чтобы сохранить его для себя.
Я не возражал. Я хотел, чтобы оно досталось ей.
Но боль была чертовски мучительной.
Я вышел из машины и направился к самолету, который должен был отвезти нас с Фрэнки обратно в то место, с которого все началось. Это был побег из тюрьмы, но это было ужасно похоже на замену одной тюрьмы на другую.
Нью-Йорк был теплым прудом по сравнению с кишащими акулами водами Италии.
— Кровь не твоего цвета, — сказал мне Фрэнки, встретив меня у подножия лестницы с несколькими сумками.
Остальное наше дерьмо было уже в самолете. Бэмби упаковала вещи и попросила Бруно перевезти их, пока мы летели из Бруклина.
— Если ты собираешься весь полет отпускать плохие шутки, пожалуйста, просто выстрели мне в голову сейчас и избавь от мучений, — сухо сказал я, когда мы поднимались.
— Если ты собираешься быть сварливым весь полет, потому что у тебя не хватило смелости заставить Елену полететь с нами…
— Stai zitto [153], — огрызнулся я, чтобы он заткнулся.
— Слишком поспешно? — спросил он с напускной невинностью.
Я уже собирался зарычать на него, когда в тишине ночи раздался визг автомобильных шин. Мы с Фрэнки тут же выхватили пистолеты.
Мгновение спустя Чен снова обогнул самолет.
— Какого черта…?
Я остановился, когда авто остановился у основания лестницы, и из задней двери показалась знакомая рыжая голова.
Я уставился на нее, размышляя, не вызвали ли пули сотрясение мозга.
— Я тоже ее вижу, — прошептал Фрэнки.
— Данте, — позвала Елена, когда Чен и Бо вышли из машины и направились к багажнику. — Я лечу с тобой.
Моя грудь сжалась так сильно, что я не мог дышать.
— Я тебя не просил, — сказал я ей.
Потому что это была не шутка.
Мы не собирались лететь в отпуск на Бора-Бора.
Мы были в бегах.
То есть я нарушил условие залога, и мне грозил серьезный тюремный срок за побег из страны, и с этого момента я должен был быть осторожен в каждом своем шаге.
— Мне все равно, — крикнула она в ответ. — Я лечу.
Я уставился на нее, думая, что даже с мокрыми волосами и без макияжа Елена Ломбарди вывела изысканность на новый уровень. Блядь, но я хотел ее. Она была мне необходима. Мысль о том, чтобы оставить ее, разрывала меня изнутри.
Но я не мог быть таким эгоистом.
Как я мог отнять у нее все, что она когда-либо знала, и бросить ее в самую гущу своей преступной жизни?
Она повернулась, чтобы забрать свою сумку у Чена, поцеловала его в щеку, а затем крепко обняла Бо.
Она прощалась с ним.
Она не собиралась никуда уезжать и прощалась.
Но я не сделал ничего, чтобы остановить ее.
Ни когда она отстранилась от них и начала идти по тротуару, ни когда она начала подниматься по лестнице ко мне.
