Помните ту потрясающую девушку, которая подорвалась на взрывчатке, убирая с дороги антисемитский лозунг?
Уверена: те кто заряжал адскую машинку, даже не думали, что эту мерзость пожелает убрать с глаз не еврей, не еврейка, а нормальная русская девушка. Что ей будет противно это видеть!
Меня не удивило, что русская девушка убрала с дороги этот плакат. Меня удивило то, что ее многочисленные операции оплатило не наше демократическое государство, а государство Израиль.
Почему нашему государству наплевать на жизнь и здоровье своих немногочисленных порядочных граждан?! Ведь эта девушка была гражданкой России, а не Израиля! Она была русской!
Я позволила себе то, чего не позволяла никогда: вслух выругалась матом.
Да, я прогрессирую семимильными шагами. Еще немного — и меня нельзя будет отличить от множества тупых ублюдков, слоняющихся по улицам с бутылками пива в руках и матерящихся по любому поводу и без него.
Не дай бог!
Я опомнилась, устыдилась и перекрестилась.
Лучше умереть, чем докатиться до такого финала.
Боги, не будьте к нам такими жестокими! Не лишайте разума!
Несколько дней после визита Лары я провела в угрюмом оцепенении.
Наниматель не беспокоил меня звонками, и это было самым разумным, что он мог сделать.
На пятый день я поднялась с дивана и наметила план действий.
Собрала немногочисленные мамины золотые вещи и отправилась в скупку.
Перед скупкой на улице маялось несколько молодых людей заговорщического вида.
— Что у вас? — вполголоса спросил один из них, почуяв запах золота.
— Часы и кольца.
— Покажите.
Я вытащила сверток.
Мамины золотые часики достались ей в наследство от бабушки. Толстое обручальное кольцо и несколько колечек поменьше приобретались в течение всей семейной жизни. Огромный янтарный кулон в золотой оправе был подарком отца к пятилетию свадьбы.
Парень быстро оглядел все предложенное.
— Шестьсот долларов, — сказал он категорично.
— Мне нужна тысяча.
— Шестьсот долларов.
Я пожала плечами и побрела к магазину.
— Девушка!
Я остановилась.
— Там больше не дадут!
— Посмотрим.
И я продолжила движение.
— Семьсот! — пошел на попятную парень.
— Мне нужна тысяча, — повторила я упрямо.
— Восемьсот! Это предел! Там оценят только золото и только на вес.
— Посмотрим.
В скупке мне не обрадовались. Хмурый оценщик взвесил принесенные мной безделушки и повторил слова парня:
— Шестьсот долларов.
— За все?
— За золото. Камни мы не берем.
— Но тут есть хороший сапфир…
— Камни не берем! — повторил он категоричным тоном.
Я понурилась и пошла назад.
— Черт с тобой, давай восемьсот.
Парень оживился и отвел меня в сторону. Долго оглядывался, доставая из каких-то потайных карманов деньги. Отсчитал восемьсот долларов и выхватил у меня из рук фамильные ценности.
— Доллары-то настоящие?
— А то! — обиделся парень. — Мы здесь постоянно тусуемся! Думаешь, нам выгодно обманывать?
— Ладно, проверю, — сказала я вяло.
Взяла восемь сотенных бумажек и побрела в ближайший валютный пункт.
Там мне подтвердили подлинность бумажек, я вернулась назад и извинилась перед барыгой:
— Доллары настоящие.
— Я же говорил!
— Слушай, нельзя немного придержать мои побрякушки? — попросила я умоляюще.
— Зачем?
— Я выкуплю…
— Так отнесла бы их в ломбард!
— В ломбарде еще меньше заплатят.
Парень минуту подумал:
— Ладно. Месяц попридержу. Но назад придется за тысячу выкупать. Поняла?
— Поняла, — ответила я покорно.
— Будь здорова, — распрощался барыга и устремился наперерез пожилой тетеньке, которая брела к магазину.
Я вздохнула.
Деньги были нужны мне для того, чтобы вернуть нанимателю его тридцать серебряников. Надежды на то, что мне удастся выкупить мамины вещи, не было почти никакой.
Да и неизвестно, где я окажусь черед месяц. Вполне возможно, буду изучать социальную справедливость в российской тюрьме.
Я вернулась домой и первым делом отдала Селене ее сотню. Если меня посадят, не хочу, чтобы меня поминали тихим незлым словом, как злостную неплательщицу.
— Ты чего такая хмурая? — спросила Селена.
— Голова болит.
— Таблетку дать? От головы?
— Лучше топорик, — мрачно пошутила я и пошла вниз по лестнице.
Жить не хотелось. Ничего не хотелось.
«Деточка, все мы немножко лошади», — сказал Маяковский. И впервые в жизни привычное заклинание не оказало на меня тонизирующего действия.
— Тебе хорошо говорить! — ответила я злобно. — Тебя в угоне машины не обвиняли!
И он не нашелся, что ответить.
Я упала на диван. Земля кружилась в привычном ритме, где-то счастливые люди радовались жизни, кто-то выходил замуж, кто-то женился, кто-то разводился… И мне было странно, что жизнь продолжается, тогда как я лежу на диване и не хочу с него вставать.
Еще через день мне позвонил Редька.
— Ты где? — осведомился он обиженно.
— Угадай с трех раз, — ответила я устало.
— Почему не звонишь?
Я молчала.
— Элька!
Я молчала.
— Элька! — Его голос стал встревоженным.
— Тут я.
— У тебя что-то случилось?
Я молчала.
— Понятно, — сказал Редька, и мне в ухо полетели короткие гудки.
Я положила трубку и вернулась на диван.
Пропади все пропадом. Вот и окончилась моя кратковременная личная жизнь. Причем окончилась еще до того, как успела начаться.
Как ни странно, мысль принесла странное успокоение. Я повернулась на правый бок, лицом к стене.
Не знаю, сколько прошло времени до того, как мои уши стал мозолить настойчивый дверной звонок.
Сначала я лежала неподвижно, надеясь, что незваный гость, кем бы он ни был, все поймет и удалится.
Но гость не удалялся и настойчиво трезвонил в мою дверь.
Наконец мне это надоело. Я поднялась и побрела в коридор. Ничего не спрашивая, распахнула дверь.
За дверью стоял Редька.
— Привет, — сказал он озабоченно.
— Здоровались уже, — ответила я безразлично.
— Войти можно?
Я молча посторонилась.
Несколько минут мы стояли в коридоре и таращились друг на друга. Потом Редька сказал:
— Давай рассказывай!
— Что рассказывать?
— Все!
И я рассказала. Меня просто прорвало.
В конце рассказа я попросила:
— Уйди, пожалуйста…
— Почему? — удивился Редька.
— Потому что это мои проблемы. Я сама разберусь.
