— Я еще не так скоро вернусь.
— А когда?
— Придется подождать еще несколько дней.
— Сколько скажешь. Я тебя обнимаю, — попрощалась она.
Внезапно Марию охватили тревога и растерянность. Эти ощущения были ей хорошо знакомы, но она надеялась, что уже сумела навсегда избавиться от них. Мысль о возможном рецидиве повергла ее в состояние, близкое к шоку. Необходимо было срочно поговорить с психиатром. Она позвонила к нему в миланскую приемную, заранее убедив себя, что доктора не окажется на месте. Кризис всегда начинался с этого: она падала духом, теряла веру, самые пустяковые дела представлялись ей непреодолимо трудными. Вопреки ее ожиданиям, оказалось, что доктор Бергонци у себя и даже не слишком удивлен ее внезапным звонком.
— Я опять погружаюсь во тьму, — заключила она свой рассказ о последних событиях.
— Давайте это обсудим, — предложил психиатр, внимательно ее выслушав.
— Через час, хорошо? — попросила она.
— Мне очень жаль. Через час у меня сеанс.
— Я дождусь, пока он кончится. Прошу вас, мне очень нужно с вами поговорить, — умоляюще произнесла Мария, охваченная мучительной тревогой.
Ей пришлось до восьми часов вечера дожидаться в приемной психиатра. Наконец врач принял ее.
— Присаживайтесь, — пригласил доктор, протягивая ей руку и указывая на кресло по другую сторону стола. — К сожалению, могу уделить вам только пять минут: я жду гостей к ужину.
Мария, вплоть до этой минуты находившаяся в состоянии безудержной паники, внезапно почувствовала себя лучше. Ее первые слова удивили даже ее самое:
— Я люблю Петера Штрауса.
— Это утверждение или вопрос?
— Это открытие, порождающее множество сомнений, — ответила Мария, ожидая комментариев, но их не последовало.
Он разжигал трубку, стараясь не обжечь большой палец настольной зажигалкой.
— Вопрос вот в чем, — вновь заговорила Мария. — Он кажется мне привлекательным и желанным, потому что он — Петер Штраус со всем своим богатством, или я просто цепляюсь за него, как за единственную реальность в мире хаоса? Я не уверена, что достаточно ясно выражаюсь…
Доктор проверил, как раскурена трубка, и по кабинету разлился пряничный запах табака. Трубка тянула отлично. Он сделал пару коротких затяжек и откинулся на спинку кресла, глядя на нее и не говоря ни слова.
Мария в это время пыталась сформулировать для себя следующий вопрос, и нужные слова не замедлили прийти.
— Неужели я не могу любить его за его душу, за то, чем он является, а не кажется?
Доктор Бергонци любовно погладил чашу трубки и взглянул на Марию с ласковой усмешкой.
— Почему вы с таким упорством усложняете себе жизнь?
— Я хочу быть честной по отношению к себе и к нему.
— Давайте на минутку оставим честность в стороне. Я тебя люблю, потому что ты мне нужен. Понимаете?
— Ты мне нужен, потому что я тебя люблю, — Мария моментально вывернула наизнанку его посылку.
— Ну вот, вы сами себе и ответили. Вы любите Петера Штрауса. Точка. Конец связи. Перестаньте себя изводить. Вы уже пережили положенную вам долю несчастий. Вам не кажется, что с вас уже довольно? — Он взглянул на часы: — Прошло уже пятнадцать минут. Я обещал вам пять.
— Я еще не закончила. — Мария судорожно уцепилась за подлокотники кресла.
— Продолжим разговор по дороге, — он взял свой саквояж и предложил ей последовать за ним из кабинета.
— Мне кажется, Петер смотрит на меня как на дочь. Все эти годы его отношение ко мне было чисто отеческим, — говорила она, пока они спускались по лестнице.
— С одной только небольшой разницей. Вы не дочь Петера Штрауса, а он человек одинокий. Поразмыслите об этом на досуге и сделайте свои собственные выводы, — посоветовал доктор, протягивая ей руку на прощание, когда они вышли на улицу.
В сопровождении своего друга, депутата парламента, Петер Штраус углубился в лабиринт узких улочек «вуччирии», знаменитого палермского рынка.
— Только землетрясение или тайфун могли занести тебя в Палермо, — пошутил сицилиец, зная, что Штраус считает этот город смертельно опасным. — Да к тому же еще без охраны.
— Ты почти угадал, — подтвердил предприниматель. — Тема деликатная и настолько страшная, что мне не с кем ее обсудить, кроме как с тобой. Тебе известно о тайных связях между политикой и мафией, проституцией и наркотиками, Квириналом[43] и спецслужбами.
— Мне ничего не известно, — сразу насторожился депутат. — До меня доходят разного рода слухи. Но это всего лишь слухи, не подкрепленные конкретными фактами. Никакими фактами. Никакими. Понятно? — Он побагровел и стал беспокойно оглядываться по сторонам, хотя в бурлящей атмосфере старинного палермского рынка никто не смог бы подслушать их разговор.
— Я располагаю конкретными фактами, — заявил Петер.
— Ты шутишь! — всполошился его друг.
— Никогда в жизни не был так серьезен. И так встревожен.
— И где же они, эти доказательства? — спросил депутат.
— Ты их скоро получишь. Я их тебе пришлю с курьером прямо на дом. Используй их по своему усмотрению. Можешь их даже уничтожить, если считаешь нужным, я не стану возражать. Однако с учетом того, в какое время мы живем, я бы их сохранил в надежном месте. Мало ли что может случиться, — многозначительно заметил Петер.
— Там есть конкретные имена? — Депутат перешел на шепот.
— Имена, факты, компрометирующие разговоры, записи телефонных звонков, фотографии, видеопленки.
Депутат продолжал настороженно оглядываться по сторонам. Он провел платком по лбу и по шее, вытирая пот, выступивший отнюдь не только из-за жестокой жары, удушливым колпаком нависшей над городом.
— Мое имя там тоже есть? — спросил он дрожащим голосом.
— Нет. Иначе меня бы здесь не было, — успокоил его Петер.
Сицилиец облегченно перевел дух.
— Знаешь, — сказал он, решив обезопасить себя заранее, — я не хочу видеть эти твои доказательства.
— Но кто-то же должен знать некоторые вещи! Рано или поздно придется вычищать авгиевы конюшни. Ты помнишь сказку «Новое платье короля»? Мне ее еще мама в детстве рассказывала. Когда король надел несуществующий наряд, его продажные придворные, а вслед за ними и простые люди, боясь прослыть дураками, стали расхваливать его новое платье, и это продолжалось до тех пор, пока маленький мальчик не воскликнул: «А король-то голый!» И тогда народ поганой метлой прогнал короля и его приближенных.
— Ну, и что все это должно означать? По-твоему, это я должен стать тем самым невинным младенцем, устами которого глаголет истина? Я не так невинен, Петер. И продажные придворные теперь уже не те, что в сказке. Они не позволят, чтобы их прогнали поганой метлой. Не надейся.
