Ознакомительная версия.
– Здравствуйте, – сказала она в трубку. – Это Лола. Елена Васильевна, ваша…
– Тетушка! – вдруг заорала трубка. – Здравствуй, ты наша тетя! Ты куда пропала, а?
И, услышав эти родные, с детства знакомые интонации, от которых, когда они звучали в папином голосе, всегда становилось понятно, что все будет хорошо, потому что он с тобой, – Лола заплакала.
С того дня, когда она впервые вошла в этот дом, прошло всего два месяца, но Лоле казалось, что она знает об этом доме все. Не то что даже знает, а как-то… чувствует его, словно прожила в нем всю жизнь.
Она не понимала, с чем может быть связано это странное чувство, но оно было таким отчетливым, что сомневаться в нем не приходилось. Оно было из тех чувств, которые возникали у нее внутри редко, но ярко, как прозрения. Лола помнила все случаи, когда это происходило в последние два года. Когда она почувствовала, что невменяемый Мурод хочет ударить Матвея ножом. Когда таджичонок подсунул наркотик в карман Кобольду. Когда Иван Леонидович Шевардин сказал, что стал космонавтом из любопытства, и она поняла, что это правда, потому что интерес к жизни горел у него в глазах.
И вот теперь она точно так же чувствовала жизнь дома, в котором родился ее отец.
Матвей не обманул, когда сказал, что все здесь осталось таким же, каким было когда-то. Сам-то он просто знал об этом от бабушки Антоши – от папиной родной сестры, представить невозможно! – а Лола вот именно чувствовала это, глядя на каждую старинную безделушку, стоящую в кабинете на широком столе из карельской березы.
Ей говорила об этом глиняная посеребренная птица – Анна сказала, что это Сирин и что он сделан в начале двадцатого века каким-то очень известным скульптором.
И музыкальная шкатулка – в ней было много красивых и сложных мелодий, а одна была совсем простая, но она-то и говорила сердцу больше всего.
И держатель для бумаг, сделанный в виде двух сложенных ладоней с тонкими, нервными пальцами.
И даже плоская, как платок, фаянсовая пепельница, украшенная непонятными рисунками.
– Это на ней ребус нарисован, – объяснила про пепельницу Анна. – Какой-то старинный ребус. Все в доме знают, что он означает, кроме меня. Матюшка в восемь лет разгадал, а я и в сорок два не могу.
– А я знаю! – воскликнула Лола, приглядевшись к рисункам. – Здесь написано, что…
– Ленка, молчи! – завопил Матвей; он незаметно вошел в кабинет в самый разгар беседы. – Хочешь, чтобы я мамульке шампанское проспорил? Она говорит, что разгадает, а я говорю, что нет. Вот и пусть развивает абстрактное мышление. Зря она, что ли, у нас искусствовед?
И взглянул на Анну так, что у Лолы защипало в носу. Ей никогда не хотелось иметь детей, она даже представить не могла, что они могут у нее быть, но при виде того, как Матвей, который сразу стал ей роднее некуда, смотрит на свою маму, она почувствовала, что у нее замирает дыхание.
– Все-таки я этого никогда не пойму, – сказала Анна.
– Чего – этого? Ребуса? – переспросил Матвей.
– Почему мы про Василия Константиновича не знали, вот чего. Ну хорошо, он уехал, когда бабушка Антоша младенцем была, но потом-то!.. Почему ее мама даже не сказала ей, что у нее брат есть? И почему он ни разу не приехал? Все-таки родительский дом…
– Он приезжал, – помолчав, сказала Лола. – Два раза. Один раз сразу после войны, а второй – уже со мной. Мне тогда шесть лет было.
– Но как же это?.. – ахнула Анна. – Тебе шесть, Сереже, значит… Да уже Матвей даже был, не то что Сережа! И почему же мы все…
– Мы не заходили, – объяснила Лола. – Поэтому вы нас и не видели. Мы под окнами постояли и ушли.
– Вот, елки, поэт Некрасов, размышления у парадного подъезда! – сердито хмыкнул Матвей. – Ты не обижайся, Лен, но папа твой… неправильно себя повел.
– Он считал, что правильно, – снова улыбнулась она. – Он сказал: какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?
– Это вообще-то не он сказал, – заметила Анна. – Об этом, если верить Библии, несколько раньше догадались.
– Но я узнала об этом от него.
Москва ошеломила Лолу так, что она весь день не могла произнести ни слова. Папа поглядывал на нее с тревогой и время от времени спрашивал:
– Ты устала? Может, отвезти тебя в гостиницу?
Но она тут же испуганно сжимала его руку и убыстряла шаг, чтобы папа не задерживался и не отвез бы ее из-за этого куда-то, где она будет одна, без него.
Первый вопрос она задала только к вечеру, когда все папины дела были закончены и они ехали в метро.
– Пап… – спросила Лола. – А почему по радио сказали: «Октябрьское Поле»? Ведь это Москва. И поля никакого нету.
Она представила то октябрьское поле, которое было в Душанбе совсем рядом с их домом, – огромное, все белое от раскрывшихся хлопковых коробочек. На хлопок осенью выезжал весь город – прекращались занятия в школах, в институтах, чуть ли не заводы останавливались ради белого золота, которым гордился Таджикистан. Мама рассказывала, что во время этой страды милиция останавливала машины, проезжающие мимо полей, и заставляла каждого пассажира набрать по три фартука хлопка.
– Когда папа меня в роддом вез на такси, нас тоже остановили, – вспоминала она. – Сказали: ну и что, что беременная? Хлопок соберет, пользу стране принесет, тогда пусть рожает себе сколько хочет.
– И что? – спрашивала Лола.
– Папа мне не дал собирать. Пистолет у милиционера отобрал и сказал, что ему плевать, что в тюрьму сядет – сначала его убьет.
– И милиционер вас пропустил? – смеялась Лола; она могла слушать эту историю бесконечно.
– Пропустил. Какая ему радость была бы, чтобы папа в тюрьму сел? Он сам ведь уже мертвый был бы.
Все это вспомнилось сейчас, в огромном чужом городе, в котором не было никакого поля.
– Это просто название, – улыбнулся папа. – В Москве много таких названий. Есть переулок Сивцев Вражек. Есть Никитские Ворота, есть Арбатские, хотя никаких ворот там нет, это просто площади. Маленькая… – вдруг сказал он. – Может, задержимся еще совсем чуть-чуть? Или ты очень устала?
– Я не устала. – Она помотала головой. – Поехали куда хочешь.
– Не то чтобы хочу… Но поехали.
Улица, на которую они вышли из метро, называлась улицей Чехова. Лола научилась читать в три года, а «Каштанку» прочитала перед самой поездкой в Москву, поэтому обрадовалась знакомому имени, написанному синими буквами на белой табличке.
Они дошли до самого конца этой улицы, и папа остановился возле углового дома, который показался Лоле необыкновенно высоким и необыкновенно красивым. Он был желто-белый и даже в сумерках – как солнечный праздник. Пока она разглядывала лепные узоры вокруг окон, папа медленно пошел через двор. Спохватившись, Лола побежала за ним. Он ее даже не заметил – стоял, запрокинув голову, смотрел вверх на светящиеся окна. И то, что он не замечает ее присутствия, не обидело Лолу, а только испугало.
Ознакомительная версия.
