– Да, – сказала Эмили. – Например, зачем нужна вся эта обувь?
– Да, Хульда. – Этан откинулся на спинку стула. – Расскажи нам, зачем вся эта обувь!
– Ох, ну… – начала я медленно, – история с обувью действительно захватывающая.
Я снова взглянула на окна, на обувь, стоящую на каждом подоконнике.
– Мы ставим ее у окон, видите ли…
– О да, мы видим, – кивнул Этан. – Но почему, Хульда? Зачем нужна обувь в окнах?
– М-м… ну… это потому, что в старину… многие забывали свою обувь и… люди оставляли запасную обувь на окнах для путников, которые… м-м… в ней нуждались. Потому что в Исландии тяжело жить без… ну, знаете… обуви. Страна Льда, – добавила я серьезно.
– Я думал это Гренландия – страна, покрытая льдом, – удивился Клинт.
– И она тоже, – пояснила я.
– А почему Санта такой страшный? – одна из близняшек рассматривала маленького человечка в красном, который сидел прямо перед ней и смотрел пристально, будто маньяк с топором.
– Отличный вопрос, – сказал Этан. – Поведай же нам, Хульда, почему Санта такой страшный?
– Это не Санта, – возразила Эмили. – А один из Йольских парней.
– Йольские парни, да! – выпалила я, будто бы сама нашла ответ. – Вот кто это. Они у нас вместо Санты.
Наверно.
– А сколько их всего? – спросил Клинт.
– Девять, – наобум ляпнула я, и Эмили удивленно приподняла бровь.
– Разве не двенадцать? – уточнила она.
– Ну, возможно, их разное количество в разных частях страны, – предположил Этан. – Так ведь, Хульда?
– Так и есть, – согласилась я. – В некоторых местах двенадцать, но там, где я живу, их девять потому, что… остальные три умерли, забыв свою обувь.
Все, кто был за столом, кивнули, будто бы это было вполне разумно.
– Разве это не удивительно? А у нас ведь тоже есть свои традиции, знаешь ли, – сказала тетя Мэри. – Ничего особенного, но в общине под названием Вифлеем никак не обойтись без пары-тройки рождественских традиций.
Она рассмеялась.
– Мы все встречаемся в церкви в канун Рождества. Там показывают представление.
– Это значит – настоящие козы и много маленьких детей, одетых волхвами, – пояснил Этан.
– Мы поем рождественские гимны и читаем историю про Рождество, – продолжила тетя. – И все получают по мешочку с конфетами.
– Звучит мило, – отозвалась я. Но от этого рассказа мне вдруг стало тошно, будто я отравляла все своим присутствием. Своей ложью.
– У меня… – оттолкнувшись, я встала из-за стола. Нужно убираться отсюда. Нужно бежать. – У меня голова болит. Извините. Я просто…
– Этан, – сказал Клинт, – отвези ее домой.
Холодный воздух обжигал легкие. Небо было чистым и ясным, слишком ясным, хотя после заката прошло уже три часа. Сколько бы я там ни стояла, я понимала, что никогда не привыкну видеть так много звезд.
– Ты как? – спросил Этан, но я даже дышать не могла, а уж тем более говорить.
– Я должна им сказать, – выдавила я наконец, задыхаясь. – Они такие добрые. Они возненавидят меня. И тебя! Я должна им сказать. Сейчас же. Сегодня. Я…
– Нет, – Этан решительно помотал головой. – Если скажешь им все сейчас – разобьешь сердце тети Мэри прямо перед Рождеством.
– Ее это не будет волновать. Ее муж и дочь скоро приедут и…
Взгляд Этана заставил меня остановиться. В нем была абсолютная скорбь.
– Боже, Лидия. Я думал, ты знаешь.
Что знаю?
– Они погибли. Года полтора назад. В аварии.
В голове всплыли слова тети Мэри: «Я теперь почти не езжу на машине».
– Это будет ее второе Рождество без них, – закончил Этан, и я почувствовала, будто кто-то ударил меня под дых. Вспомнила объятия тети Мэри, ее пустой дом. Ель и самодельный чулок для Хульды.
– Это одна из причин, по которой я решил, что было бы неплохо пригласить Хульду, – сказал он мне. – Тетя Мэри не любит одиночество, а в праздники ей особенно тяжело…
– Да. Конечно. Жаль, что я раньше не догадалась. Я бы…
– Нет! Не меняй ничего, ладно? Ее и так все вокруг жалеют. Хорошо, когда есть кто-то, кто не относится к ней, как к хрупкой вазе. Она была так счастлива только до аварии. Если ты скажешь ей сейчас… это ее убьет.
– Рано или поздно она все равно узнает, Этан. Я ведь не могу здесь остаться. Когда-нибудь мне все-таки придется уехать.
– Мы не хотим, чтобы ты уезжала, понятно? – он снова провел рукой по волосам. – Я не хочу, чтобы ты уезжала.
Я не осознавала, насколько близко мы стояли, насколько теплыми были его руки на моих плечах. Я не видела, как наше дыхание смешивалось в холодном воздухе. Я не осознавала, что падаю, пока не стало слишком поздно – наверное, потому что я так и не коснулась земли. Это было падение в веру, надежду, в… в общем-то, по сути, в любовь. Или что-то вроде того.
И тогда губы Этана коснулись моих, а я прижалась к его сильной груди, отдаваясь теплу его рук, обнимающих меня так крепко. И больше не убегала. А бежала навстречу. Этому моменту. Этому месту. Этому парню.
– Просто подожди до Рождества, ладно? – Этан отстранился и посмотрел мне в глаза. – После Рождества все будет выглядеть иначе.
И я кивнула, радуясь тому, что придется лгать и дальше.
* * *
В канун Рождества Этан приехал за мной на грузовике, чтобы отвезти в церковь, которая находилась между полем пшеницы и пастбищем. Она была крошечная, белая, со шпилем, устремленным в небо. К тому времени, как Этан подъехал, колокола уже звонили.
– Идем, – он взял меня за руку. – Мы опаздываем.
Мы, смеясь, побежали к двери, но едва переступив порог, я выпрямилась и застыла. Рука Этана все еще была в моей, когда мы стояли в дверях храма, наполненного людьми.
– Хульда! Этан! – прошептала мама Этана, указывая на два свободных места рядом.
– Всем добрый вечер! – Я подняла голову и только теперь заметила тетю Мэри, стоящую за кафедрой со сборником церковных гимнов в руках.
– Счастливого Рождества, – сказала она, и все собравшиеся хором ответили ей: «Счастливого Рождества!»
Всю церковь освещали лишь свечи и белые гирлянды на шести рождественских елках. Веточки омелы свисали по краям старомодных скамей. Казалось, будто я не просто зашла в храм, а совершила путешествие во времени. В Вифлееме люди так праздновали канун Рождества уже сотню лет. И было приятно думать, что, скорее всего, они будут так праздновать его и следующие сто лет.
