С молоком матери впитавшие героическое прошлое родной Ирландии, жители Гленфлуирса весело пировали, чувствуя себя свидетелями рождения новой чудесной легенды.
Разодетые в лучшие наряды, женщины упивались сознанием того, что судьба подарила им счастье присутствовать здесь в этот день. Перстни и браслеты, драгоценные золотые цепи и ожерелья украшали белые шеи и нежные груди. Воины, известные мужеством и доблестью, горделиво оглядывали зал. Нилл, облокотившись на стол, понимал, что бард оказывает ему великую честь, пообещав всем присутствовавшим в зале необычное удовольствие — новую балладу, написанную специально для этого случая, дабы присутствующие и их потомки могли сохранить в памяти историю подвигов Нилла.
Несмотря на витавший в воздухе восхитительный аромат жареного мяса, приготовленного специально для него по особому рецепту, несмотря на восторженные крики окружавших его людей, Нилл с нетерпением дожидался ночи, когда он сможет вкусить долгожданный покой. Он ловил себя на том, что может думать только о тех, кого оставил дома, представив себе, как распахнулись бы глаза Фионы при виде всей этой немыслимой роскоши, как Кэтлин, сидя рядом с ним за столом, сияла бы красотой, точно редкостный драгоценный камень, затмив остальных женщин в этом зале. Только мать, как ни старался он, так и не смог представить за этим столом — слишком много было здесь людей, которых она знала. Может быть, с того дня как она в последний раз была в Гленфлуирсе, лица их сильно постарели, но Аниера не могла не узнать среди гостей тех, кто много лет назад осудил на смерть ее любимого мужа.
Странно, почему эта мысль никогда раньше не приходила ему в голову? — вдруг подумал Нилл, рассеянно оглядывая сидящих за столом. Ведь он знал чуть ли не каждого, но не старался вглядываться в окружавшие его лица, чтобы угадать тех, кто наслаждался, наблюдая казнь Ронана из Дэйра, и тех, кому до сих пор было стыдно при мысли об этом.
Он обвел взглядом зал, приглядываясь к тем, чьи седые бороды и морщинистые лица говорили о почтенном возрасте их обладателей. И со вздохом покачал головой. Чего он, собственно, добивается? Сделать так, чтобы эта бесконечная ночь превратилась в нескончаемую пытку? К тому же приличия требуют, чтобы он хотя бы сделал вид, что ему весело.
Сделав над собой усилие, Нилл отрезал сочный кусок жареного мяса, сунул его в рот и попытался разжевать, но ароматная оленина показалась ему безвкусной. К счастью, подумал он, в Гленфлуирсе есть по крайней мере один человек, кто вмиг разделался бы с этим куском — никто бы и глазом моргнуть не успел, как на столе стояло бы пустое блюдо. Представив себе худенькое хмурое лицо Оуэна, Нилл невольно улыбнулся. Того, что еще оставалось на блюде, приготовленном специально для героя празднества, будет достаточно, чтобы нарастить немного мяса на его костях.
Да, решил Нилл, пожалуй, это мысль. Проведя немного времени в компании Оуэна, он, возможно, заглушит гложущую его тоску по дому. Извинившись перед бардом, Нилл пробрался туда, где на почетном месте, окруженный шестью сыновьями, восседал Конн.
— А-а… — покачал головой Конн. В его улыбке сквозило недовольство. — Так, значит, он решил все-таки вспомнить о тане, этот сын, которого я возвеличил выше родных детей!
Среди толпы медноволосых, как отец, потомков Конна послышался смутный ропот возмущения.
— А я уж, признаться, испугался, что ты решил покинуть меня навсегда, предпочитая моему обществу компанию барда. Ну еще бы, ведь он занесет твое имя на скрижали истории! Разве самый щедрый из даров смертного тана сможет сравниться с этой честью?
— Сказать по правде, я пришел к тебе с просьбой. — Нилл невольно улыбнулся, вспомнив мрачное лицо паренька, которого он подобрал в придорожной пыли.
Где-то в самой глубине глаз Конна вспыхнул опасный огонек.
— Кажется, я уже и так пообещал тебе достаточно. Правда, получишь ты все это в тот день, когда привезешь известную тебе особу — дочь покойного Финтана — в Гленфлуирс. Впрочем, большого выбора у меня не было. Ты прав. Нельзя же притащить в замок девчонку с заплаканным, опухшим лицом, верно? Мало ли что подумают люди!
— После всего того, что ей пришлось пережить…
— Из-за тебя, мой сын? Или по моей вине?
— Я бы сказал, в этом не повинны ни ты, ни я, разве нет?
Конн хмыкнул:
— Ты никогда не умел ловко польстить своему тану, не то что другие воины. Ты прямо-таки болезненно честен! Ладно, оставим это. Так скажи мне, что это за просьба, которая заставила тебя прийти?
— Я вдруг вспомнил, что есть некто, кого я забыл поблагодарить. И намерен исправить это упущение.
Глаза тана вспыхнули, лицо довольно просияло.
— Тебе не за что упрекать себя, сын мой. Ты уже довольно благодарил меня за это время.
— Тебя?! — Нилл смущенно поежился. — Моя благодарность и так будет вечно принадлежать тебе!
— И твоя верность, которая никем и никогда не ставилась под сомнение. Но сейчас, похоже, все немного изменилось.
Ему почудилось, или за этими внешне безобидными словами и впрямь крылось что-то? Нет, одернул он себя, просто сказывается напряжение последних недель — вот ему и мерещится черт-те что.
Нилл, сделав над собой усилие, продолжал:
— Можешь говорить все, что угодно, но, уверен, ты не хуже меня знал, что я никогда не смогу причинить зло женщине.
— На свете очень мало таких, у кого хватает храбрости или безрассудства попытаться вообразить себе ход моих мыслей. — Конн отвел взгляд, и Нилл мог бы поклясться, что в глазах его на мгновение блеснул скрытый огонек. — Впрочем, чем черт не шутит, может, ты и в самом деле научился угадывать, о чем я думаю! Ты ведь у нас любимец богов, тот, кто еще при жизни войдет в историю!
Нилл протестующе фыркнул:
— Тебе лучше меня самого известно, как мало общего у меня с тем героем, которого они видят. Это всего лишь плод их воображения.
— Что ж, мудрые слова. Я помню пиры в честь твоих предыдущих подвигов. Тогда ты верил во все это так же, как они.
Нилл скривился:
— Я был высокомерным дураком, уверенным, что все тайны мира открыты мне, тогда как не знал абсолютно ничего.
— Ну да, а теперь все тайны мира от тебя скрыты? Ты это хочешь сказать? Интересно, как это тебе удалось так резко поумнеть за то короткое время, что тебя не было с нами?
Потянувшись за дивной красоты кубком, изукрашенным драгоценными камнями, из которого пил только он, тан осушил его до дна, а потом передал сидевшему к нему ближе всех сыну. Это был Магнус. Глаза его сверкали каким-то диким огнем, лицо от выпитого стало совсем багровым.
