— Это хорошо, — сказал пианист. Он приехал из Норвегии.
Все держатся в высшей степени любезно и непринужденно, с удовольствием отметил про себя Джек; привычный музыкальный мир его радует. Он повернулся направо и почувствовал, что земля уходит из-под ног, будто он залпом выпил тройную порцию виски — перед ним возникли два знакомых профиля: Кайя и Яан брали со столика программки, улыбаясь пожилой женщине у аналоя. Скорее всего, их пригласил Говард. Но ему не сказал. А с чего Говарду предупреждать Джека? Он ведь не в курсе.
Джек быстро пересек сцену и, миновав рояль, нырнул в ризницу. Там все еще сидел тенор, выставив пухлые колени: он был без брюк, в одних красных трусах, и явно удивился появлению Джека. В ризнице пахло как в хорошей гостинице.
— Все прошло отлично, — сказал Джек. — Жаль, что не могу остаться. Мать в больнице, других неприятностей тоже хватает. Пожалуйста, скажите ему, — Говарду то есть, — скажите Говарду, пусть, как мы уговорились, заедет потом ко мне, но только один. Соло. Хорошо?
— Один. Говард. Заметано.
Из ризницы Джек вышел на церковный погост. Воздух казался удушливо серым. Джек остановился у могилы Рекса Харрисона[110] и чуть не разрыдался: возможно, он бежит от собственного сына. И тем не менее двинулся дальше.
— Жаль, что ты так поспешно умчался. Здесь Яан. Мой вундеркинд. Вместе с мамой.
— Разве Джонатан тебе не сказал? Про мою маму?
— А, так ты, значит, сейчас в больнице?
— Говард, имей хоть капельку сочувствия…
Говард звонил из церкви. Голос в мобильнике металлически дребезжал.
— Мне надо с тобой кое о чем поговорить, — сказал Джек. — С глазу на глаз. Может, пройдемся по Хиту? Ты не против?
Полсентября уже позади, но парк этого даже не заметил. День был по-летнему жаркий. Длинные руки Говарда свободно болтались при ходьбе. Сразу по приезде он переоделся в футболку с надписью Хельсинки Музыка Нова и брюки-капри с тропическим рисунком; брюки прикрывали его костлявые колени, зато зад выглядел особенно толстым. На всякий случай они с Говардом унесли альт 1625 года в темную подсобку и спрятали под грязным бельем. Только потом Джек сообразил, что Марита, вернувшись, может бросить инструмент в стиральную машину вместе с исподним, носками и платками.
Несмотря на успешное выступление ученицы, Говард был взвинчен.
— Клифф ходит ходуном, — начал он.
Ходит ходуном?! Да, ходит ходуном, но на одном месте, никуда не сдвигаясь. Джек признался, что такое состояние ему знакомо. Это же прелюдия к смерти, заявил Говард. Он навел справки в интернете и поразился количеству болезней, которыми страдают золотые рыбки. Джек тем временем ломал голову, как половчее, тихо и незаметно перевести разговор на Кайю. Ему до зарезу нужна помощь. Необходимо перестать ходить ходуном.
Для начала он сократит свои расходы. Первое: будет покупать меньше одежды и предметов роскоши, вроде темных очков «Оукли». И вообще, надо избегать бессмысленных трат, на которые провоцирует богатство, — просто переложить их на Милли. С его стороны это — очевидная жертва. Нечто вроде искупления греха. А Милли нипочем не узнает.
Говард продолжал бубнить о том, как трудно теперь добиться толку в чем бы то ни было:
— В наше время, если у тебя нет докторской степени по теории содержания золотых рыбок, они будут ежеминутно дохнуть у тебя на глазах.
Приятели пешком направились в Кенвуд. Джек всегда полагал, что в компании Говарда можно прекрасно провести время, но тут его ждало большое разочарование. Говард всегда производит впечатление человека открытого; на самом деле в нем переплелись разнообразнейшие комплексы. Солнце меж тем скрылось за тучей, похожей на гигантский пузырь со льдом.
Джек откашлялся:
— Гм, она мне, между прочим, не звонила.
— Кто?
— Мать Яана.
— Ты же прямо сейчас мог с ней договориться о встрече.
— Черт возьми, я уже объяснял!
— Зачем тогда вообще о ней говорить? — искоса глядя на приятеля, спросил Говард.
На лужайке расположилась группа дошколят с раскрашенными, как у воинственных индейцев, мордашками. Мужчина с пучочком волос под нижней губой — видимо, отец одного из малышей — строил из гибкой проволоки какое-то замысловатое сооружение. Матери в темных очках и свободных цветастых летних платьях вели серьезные беседы, словно на политическом митинге. Все это походило на реконструкцию жизненного уклада семидесятых годов.
Мамаши такие опытные, такие самодовольные. Как будто им никогда не случалось навсегда потерять ребенка.
На общем фоне единственным диссонансом была женщина в желтом комбинезоне, исполнявшая жалкие прыжки на батуте; возможно, ее просто наняли развлекать ребятишек. Она была поразительно похожа на Джимми Сэвила[111]. Спрыгнув на землю, она развела руки в стороны и поклонилась, но ей никто не похлопал.
— А все же по натуре люди добры, правда? — сказал Говард, широко улыбаясь и детям, и взрослым.
— У тебя есть какое-нибудь представление об отце?
— О чьем отце?
— Яана.
— Ни малейшего. Зачем мне лезть в их дела?
Вдали замаячил Кенвудский дворец; не удивительно, что его постоянно сравнивают с огромным свадебным тортом — очень похож, даже лепнина на фасаде поблескивает, словно сахарная глазурь.
— Едва ли ей удастся добиться для Яана гранта, верно?
Говард покачал головой:
— Где уж там, тем более что она, скорее всего, — нелегальная иммигрантка.
— И что же их ждет?
— Понятия не имею.
Они плюхнулись на поросший травою холм перед дворцом. Говард откинулся на спину. На склоне, обращенном к озеру и гигантской уродливой белой арке, под которой проходят концерты на открытом воздухе, там и сям виднелись парочки, стискивавшие друг друга в объятиях разной силы и страсти. Одна пара, видимо, предавалась соитию сидя — голые ноги девицы торчали с обеих сторон талии кавалера; впрочем, возможно, ему почудилось.
— Великий музыкант, — вдруг произнес Говард, — теперь мне ясно, как день.
— Кто?
— Отец. Ве-ли-кий музыкант. Тайна одаренности Яана раскрыта, ха-ха.
Джек поморщился, в груди жгло как огнем.
— Да ну? И как же ты ее раскрыл?
— Она сама призналась, — заявил Говард, жуя травинку. — Мистер Давенпорт, говорит она мне, он — ве-ли-кий музыкант. Так и сказала. Но больше — ни звука. Я и не спрашивал. Она велела мне держать язык за зубами. Что-что, а это я умею.
Джек сосредоточенно смотрел на зеленый склон. Двое мужчин перебрасывались ярко-желтой «летающей тарелкой». Он внимательно наблюдал, как она каждый раз проплывала мимо простертых рук — неизменно недосягаемая.
