Ознакомительная версия.
– Под идею денег никто не дает, – улыбнулся Вадим. – У нас тут не Америка. Но про невидимую линию между правдой и вымыслом ты хорошо придумал. Не обижайся, Дюк. Просто так звони.
Георгий лежал на диване и читал «Волшебную гору». Эта была первая книга Томаса Манна, которая попала ему в руки – купил на лотке в подземном переходе, удивившись тому, что она затесалась между пестрыми книжками с кровавыми кинжалами на обложках, – и этот писатель совершенно заворожил его. Может быть, дело было в том, что он думал об Ули, и поэтому все, что говорилось о немцах, не казалось ему отвлеченным и впитывалось с жадным вниманием.
Он читал об их прямодушии, доверчивости, аккуратности – и сразу же вспоминал, как эти черты воплощаются в Ули, и понимал, что эти характеристики исчерпывающе точны. Он ведь с самого начала почувствовал все это в ней, а в последние три месяца, когда стал жить у нее постоянно, первоначальные ощущения только подтвердились.
Особенно эта трепетная доверчивость, направленная на него, – как он ее любил!
В ту ночь, когда он разговаривал с Вадимом о мелком жемчуге и огненных чертах жизни, глотал нашатырный спирт и плавал в бассейне, чуть не касаясь рукою кремлевских стен, – в ту ночь Георгий пошел к Ули сразу же, как только выбрался из «Метрополя».
Он шагал по ночным улицам стремительно, и даже его тень, мелькавшая под фонарями, казалась словно бы меньше, чем огромная его живая фигура.
По дороге он зашел в ночной цветочный магазин на Новом Арбате. Пахло мокрой землей, цветы алели, синели, белели в высоких вазах, и что-то тревожное было в этом зрелище – в отдельных, без листьев и травы, цветах.
– Возьмите гипсофилы, молодой человек, – посоветовала сонная продавщица. – Хорошие цветы, вашей девушке понравятся.
– Какие-какие? – удивился Георгий. – Название какое-то… Больничное!
– Зато цветочки красивые, – возразила продавщица. – Видите, какие колокольчики?
Цветы с устрашающим названием и вправду выглядели как огромные разноцветные колокольчики на высоких стеблях. Георгий сразу почувствовал в них ту милую и изящную простоту, которая была и в Ули.
– Ну, давайте гипсофилы, – кивнул он. – Штук десять или лучше двадцать.
– Четное число не дарят, – улыбнулась продавщица. – Вам же не на похороны.
Она быстро выдернула из вазы двадцать пять разно-цветных колокольчиков, добавила к ним несколько нежных зеленых веточек, обернула букет прозрачным, с серебряной каймой, целлофаном, потом плотной бумагой – от снега – и протянула Георгию со словами:
– Удачи вам. Счастливая ваша девушка!
Он стоял на тротуаре, снег вихрился вокруг его ног, липы стучали над головой темными обледенелыми ветками, свет горел в Улиных окнах…
Она открыла сразу же, как только он позвонил; он слышал, как легко шелестят за дверью ее соломенные тапочки, когда она бежит по коридору. И сразу же прильнула щекой к его груди, всем телом к его телу, и он чуть не уронил цветы, обнимая ее.
– Георг!.. – шепнула Ули, и он расслышал в ее шепоте такую виноватую страсть, что сердце у него сжалось. – Я обидела тебя, и я подумала уже, что ты больше никогда не придешь!
– Как же я не приду? – Он поцеловал ее в огромные лучистые глаза и почувствовал, что его губы стали солеными. – Как же я мог не прийти, хорошая моя, я же тебя люблю… И чем же ты меня обидела?
– Я показала, как будто ты мне безразличен, – покачала головой Ули. – Но это совсем не так. И я должна тебе объяснить…
– Потом объяснишь, Улинька. – Он быстро поднял ее на руки и, не сняв куртку, понес в комнату.
Она уже собиралась спать. Ночник горел у кровати, лежала на постели открытая книга, русский томик Пушкина, который она читала весь последний месяц. Георгий все снимал одновременно – мокрую от снега куртку с себя, прозрачную батистовую пижаму с нее, и руки у него дрожали от нетерпения, и все тело дрожало.
Ули всегда была горяча с ним в постели, но этой ночью все, что было у них прежде, показалось ему небывшим. В ней не было сейчас ничего постороннего любви – так он сказал бы, если бы мог сейчас что-нибудь говорить или понимать ясным разумом. Ни потребности в сексе, ни желания получить удовольствие, ни даже желания доставить удовольствие ему, которое тоже ведь было в ней прежде… Только любовь, такая же голая, ничем не прикрытая, как ее тело в его руках и на его сотрясающемся от страсти теле. Она любила эту позу – на нем сверху – и, может быть, в этом проявлялась ее самостоятельность, ее стремление к независимости, даже, наверное, так оно и было, и так объяснил бы это любой психолог. Но Георгию это нравилось, и ему было все равно, отчего она сжимает коленями его бедра, как маленькая ловкая амазонка, и отчего падает ему на грудь, до боли сильно целует в шею, а потом вдруг откидывается назад, выгибается, как ива под ветром, и он чувствует, что ее волосы щекочут ему колени, и вскрикивает от удовольствия, потому что тело его в этот момент остается в ней, и это так хорошо – чувствовать одновременно себя в ней и ее голову на своих коленях…
Но чувство неутолимости не оставляло его и в самые страстные минуты с нею, и Георгий уже знал, что даже когда он целует ее всю, от губ и висков до круглых как жемчужины ногтей на пальцах ног, – даже тогда это непонятное, почти мучительное чувство не исчезает. Ули была неутомима, но этой ночью устала даже она.
– Георг, Георг… – Она упиралась подбородком ему в плечо и заглядывала в глаза. Ее глаза были окружены светлыми капельками пота и от этого казались еще яснее и доверчивее. – Я на самом деле должна тебе объяснить, какое у меня чувство. Я думаю, это идет из детства. Мои родители хотели, чтобы я училась играть на органе, и я ходила по вечерам в кирху. Мы тогда жили в маленьком городе возле Кельна, днем я получала уроки, а вечером органист разрешал мне заниматься самостоятельно. Это было так страшно! Мне было девять лет, в кирхе вечером было почти темно и никого не было, и когда я играла на органе, то звуки были совсем ужасные, и я чувствовала такое одиночество, такую беззащитность! С того времени я всегда старалась, чтобы этой беззащитности больше не почувствовать. Я поняла, что надо быть сильной и самостоятельной, потому что это единственный способ избавиться от этого страха. А когда я увидела тебя… Нет, наверное, это получилось, когда ты встретил меня на вокзале после моей командировки в Рязань. Нет, все-таки раньше, ведь я уже поэтому позвонила тебе, чтобы попросить меня встречать. – Ули раскраснелась от волнения, светлые капельки испарились с ее горячей кожи. Георгию жаль было этих капелек, но он боялся пошевелиться, чтобы не помешать ей говорить. – Ах, но теперь уже нельзя узнать, когда я это поняла! – Она покачала головой, словно досадуя на себя, и тут же улыбнулась своей доверчивой улыбкой, и ямочка мелькнула на ее щеке. – Дело в том, что я вдруг поняла, что с тобой у меня нет этого страха! Ты понимаешь? Его нет, потому что ты смотришь на меня и обнимаешь меня, а не потому что я сильная и взрослая женщина, – вот что я поняла. Меня очень тянет к тебе, Георг, – сказала она с милой своей серьезностью.
Ознакомительная версия.
