– Нет. – Маша вздохнула. – Ян не любил сниматься. Да и мы с ним расстались так внезапно.
– О, это обнадеживает. – Анджей снова наполнил бокалы, очистил апельсин и, разломив на дольки, протянул на салфетке Маше. – Кушай, милая сестричка. Признаться, впервые в жизни я чувствую себя с женщиной так легко и раскованно. И, кажется, впервые женщине от меня ничего не нужно, кроме воспоминаний о детстве. Или ты постарел, Анджей Мечислав Ясенский, или… Послушай, сестричка, а что если нам провести сегодняшний вечер вместе? Как говорится, по-родственному? Не бойся – я не собираюсь склонять тебя к инцесту. Нам не мешало бы кое-что обсудить серьезно. Обещаю припомнить кое-что еще из своего далекого детства. Общество тетки и кузин к воспоминаниям подобного рода не располагает. Согласна остаться у меня?
– Я сама собиралась напроситься к тебе в гости, – ответила Маша.
– Я мог бы сказать, что ты помогла мне все вспомнить. Что я узнал на фотографии отца с матерью, могу показать дом отца Юлиана, в котором мы жили, когда я был ребенком. Говоришь, там теперь офицерский клуб? Но ведь я на самом деле что-то такое помню… – Он морщился, закуривал сигарету, делал глоток вина из бокала. – Проклятое воображение. Ты его так распалила. Господи, да я вижу этот дом и сад, отца Юлиана на веранде… Я ведь свободно говорю по-польски, знаешь? У меня вообще талант к языкам, и я в любой европейской стране чувствую себя как рыба в воде. А тот… Ян… он знает языки?
– Да. Но польский забыл – мне рассказывали об этом его приемные родители. Он говорил свободно на английском и немецком. Любил музыку. А вы… ты любишь музыку?
– Только ту, что была до Бетховена. Этот чертов глухарь смешал в одну кучу землю и небо и тем, кто шел следом за ним, это понравилось. Правда, я делаю исключение для Шопена – наверное, всему виной голос крови. Но я не играю ни на чем, кроме гитары.
– Ты чем-то похож на Яна, – удивленно говорила Маша. – Да, да, ты на самом деле на него похож, хотя это противоречит всякой логике.
– Ты хочешь сказать, что и ко мне испытываешь не только сестринские чувства? Что ж, я не возражаю. Только мы об этом никому не скажем – провинция есть провинция.
– Нет, ты меня не так понял. Дело в том… Дело в том, что я совсем не помню Яна. Потому что я его выдумала. Как до этого выдумала Толю. Я тоже большая фантазерка, понимаешь?
…Она проснулась среди ночи в широкой кровати. Рядом спал мужчина. Она не сразу вспомнила, кто он, а вспомнив, заплакала.
– Ты что? – Мужчина поднял голову и протянул к ней руку. – Ну, ну, моя девочка, ты такая замечательная женщина, хоть и была здорово под кайфом. Мне очень жаль этого беднягу Яна.
– Мы… занимались любовью? – тихо спросила Маша.
– Да. И обоим было очень хорошо. Мне давно не было так хорошо с женщиной. Ты изумительно отдаешься. Наверное, вместо меня ты представляла этого Яна. – Анджей усмехнулся. – Брат он или не брат – вы оба жертвы предрассудков. А вот во мне их нет. Я готов любить тебя и как сестричку тоже. Не хлюпай носом. Я никому ничего не скажу. Я не из тех, кто хвалится победами в постели.
– Теперь уже поздно, поздно… Я тогда его потеряла и сейчас опять… Что мне теперь делать? – Она зарыдала.
– Что делать? Да взять и выйти за меня замуж. Мои родственнички лопнут от зависти – еще бы, оторвал себе американскую женушку, к тому же красотку. Но клянусь, я их и близко к нашей вилле не подпущу. Ведь у тебя есть вилла?
– Ничего у меня нет. Все принадлежит моей сестре Сью. Правда, она очень добрая. Но дело в том, что я… – Маша всхлипнула, – я все еще не разведена с первым мужем и меня из этой страны не выпустят. Они за мной следят.
– Кагэбэшники, что ли? Ну, этих дебилов мы обдурим за милую душу. Здесь у нас их не больно жалуют, да и польская граница рядом. Доберемся до Варшавы, а там обратимся в американское посольство. Ведь ты гражданка США. Я всегда мечтал слинять в эту страну. Если хочешь, наш брак может быть фиктивным, но я не думаю, что ты этого захочешь. – Он просунул руку под Машину спину и привлек ее к себе. – Ты меня сильно возбуждаешь. Да и вообще мне пора обзавестись наконец настоящей семьей.
– А если ты мне на самом деле брат…
– Снова здорово. Ну и что? Все люди братья, сказано в Библии. Одной тебе будет скучно. А я не позволю скучать такой чудесной девочке.
Он попытался снова заняться с ней любовью, но Маша резко отодвинулась.
С ней вдруг случилась настоящая истерика, и Анджей не на шутку испугался. Он подхватил Машу на руки и стал ходить с ней по комнате, бормоча слова утешения.
– Сломалась… Предала… Почему я не утонула тогда? – твердила Маша. – Шлюха… Грязная шлюха… Я так его любила… Я все бросила. Я не могла даже петь… А он, Берни… Ради карьеры…
– А это еще кто такой? – Анджей бросил Машу на кровать. – Ты не рассказывала мне про Берни. Он что, тоже имеет на тебя какие-то виды?
– Уже нет. Он давно меня забыл. Мне кажется, Берни был единственным мужчиной, с которым я могла быть счастливой. Но я тогда не понимала этого. Я была такой наивной и глупой…
В Варшаве их встречали друзья-художники, устроив в зале для VIP[64] небольшой прием в честь благополучного приземления коллеги. Компания состояла из подвыпивших мужчин, которые громко разговаривали на малознакомом Маше языке, обсуждая сугубо цеховые проблемы. Ей стало скучно. Никем не замеченная, она вышла в коридор и направилась в сторону балкона с видом на летное поле, по пути доставая из сумочки сигарету.
Can I give you a fire?[65] – услышала она знакомый голос и, вздрогнув, застыла на месте.
Через секунду она увидела Бернарда Конуэя, идущего ей навстречу.
СТЕФАНИ РАСКРЫВАЕТ СВОЮ ТАЙНУ
– Оставьте ее в покое. Ни в коем случае не говорите ей, что это не Джимми. Будьте милосердны. В нашей жизни наступают такие минуты, когда человек, не выдержав испытания реальностью закрывается наглухо подобно раковине моллюска и погружается в неведомые глубины. Этот процесс сродни творческому – ведь и художники, устав в один прекрасный момент от несуразиц окружающего мира, создают свой собственный мир, в который верят больше, чем в реальный. Мой сын готов сделать для Лиззи все. Он любит ее. Любит такой, какая она есть.
Стефани сидела на диване в гостиной дома Аделины и Джельсомино, куда ее примчал на своем мотоцикле Томми. Убитые горем дедушка и бабушка Лиззи окончательно потеряли голову и не знали, как им поступить. Они смотрели на эту красивую даму в красном шелковом платье и больших металлических серьгах словно на бога, вызванного с небес их молитвами.
– Ваш сын? Вы говорите, этот молодой человек ваш сын? – прокашлявшись в кулак, подал голос Джельсомино. – Но, помнится, Томми рассказывал, что у вас не сын, а дочь. Он даже говорил, что… гм… она ему нравится. Я что-то ничего не пойму. Наверное, я стал совсем старым и голова моя пришла в негодность…
