Наблюдая за собой, Вася удивлялась, что ей почему-то было очень комфортно без работы. Хотя раньше, ругая ее и даже порой матерясь, с трудом представляла, что вдруг не будет бегать как угорелая по городу, совать дудку — так называли микрофон — в рожу каждому встречному-поперечному, потом пьянствовать с ним же и т. д. и т. п. Все, что она так ненавидела, она все-таки иногда любила. И еще более удивительно было то, что сейчас скучно ей без пресловутой дудки вовсе не было.
Тем временем Скворцов обдумывал запасные варианты. Например, отослать Васю куда-нибудь вслед отъехавшей семье, если его обстоятельства дадут слабину. Можно было даже подогнать туда ее подружек, где развлечения. Он был вполне щедр, хотя не всегда еще великодушен.
Но пока они все ехали и ехали. Вася умело делала вид, и это Юрий Николаевич оценил, что ничего особенного не происходит. Беспокоило ее только одно — полное отсутствие Масика. Юра рассказал, что тот неожиданно без предупреждения и совсем не вовремя прирулил в столицу, но даже сам Скворцов с ним так и не встретился. А только разгребал масиковские «успехи». Обмолвился он и о том, что приказал Масику исчезнуть, пропасть, чтоб не нашел никто и никогда. Очевидно было и то, что Юрий Николаевич был на Масика страшно зол. Максим на вопросы не отвечал вовсе, а только отмахивался и отправлял к шефу, с которым за бессмысленностью она уже и разговоров не заводила. Зато сама телефонировала Масику без перерыва в надежде как-то отловить в этой жизни, а он все был вне досягаемости. Масштаба скворцовской разрухи Вася, конечно, себе не представляла, и потому вела себя глупо. В ней расцветали сентиментально-женские желания. Она очень хотела поблагодарить Масика за чудный прием на необитаемом острове. В его владениях ей было очень хорошо, и она это помнила. Потом, Вася просто соскучилась, не терпелось потрендеть с ним и выпить водки, наконец. Вася как-то быстро сроднилась с Масиком, и для нее он стал уже близким родственником. Как и Юрий Николаевич. Словом, тотальное отсутствие Масика Васю настораживало, а он попросту дематериализовался.
Наконец, устав от путей-дорог, прижились невольные экскурсанты в каком-то красивом местечке где-то в лесу. Гулять было невозможно, вокруг все таяло. Дороги развезло, да еще лил без перерыва мутный весенний дождь, поэтому они просто сибаритствовали, говоря по-русски, разлагались. Вася так просто пухла от безделья.
— Тебе не кажется, — приставала она к Юрию Николаевичу, — что я стала точной копией девушки с домиком вместо головы. — Вася захихикала. — Помнишь, в музее я тебе показывала. Тышлер наваял таких девчонок целую стайку.
— Тебе идет. Только у тебя не домик, а скворечник. По-моему.
— О-о. Как мы о себе думаем, посмотрите. Нет, я девушка с домиком, как у Тышлера, — настаивала она.
— Не-а, не похоже на домик ничуть. Выражение лица, прости, резьба фасада — не та. Не та. Не катит. Стиля в тебе нет.
— Да и ты не Тышлер.
— И слава богу.
Они валялись в постели и выпивали. И дурная Вася опять рискнула пристать к Юрию Николаевичу с Масиком.
— Знаешь ли, да-ра-га-я Вася. Когда ты вяжешься с этими глупостями, мне хочется тебе как следует врезать. Не до грибов, понимаешь ты? — Он отвернулся — мол, разговор этот закончен. Ее же, наоборот, возбудила его идея надавать ей по шее. Такое происходило впервые. Вероятно, это желание — ее поколотить — возникало в нем от случая к случаю, она догадывалась, но Юра никогда не позволял себе такой откровенности. И Вася стала нарываться, тем более что выпито уже было немало, но когда начала выступать, сама не понимала, что произнесла, и ужаснулась собственному вопросу.
— Скажи. Ты не убил… одного человека?..
Он повернулся, его глаза плыли куда-то вдаль.
— Да. Я. Убил. Не одного человека… Вася.
Вася даже растерялась.
— Так это ты убил Масика? Ты что… убийца?
— А ты как думала?
— А-а-а… Что… Как же твоя жена Лена? — наконец промямлила она очередную нелепость. — Как она могла жить с убийцей?
— Поэтому она моя жена, а не ты. Поняла наконец?
Сказать, что Вася была шокирована, — ничего не сказать. Зная Юрин характер, она, конечно, надеялась, что, скорее всего, он просто дурит, но никак не понимала, не чувствовала правды.
— Ты это что — серьезно? — Она встала, покачиваясь.
— А почему нет? Если ты серьезно.
Вася покралась в коридор, открыла платяной шкаф…
Юра вскочил, догнал ее. Казалось, она пролетела по воздуху вверх ногами через всю комнату, не задев чудом люстры, и рухнула на кровать.
— Лежать!
Вася поджала ноги.
— Лежать, я сказал!
Скворцов раскинул ее руки и лег поверх тихого замершего тела. Вася совсем занемела. Она думала только о том, куда ее теперь закатают — в какой конкретно асфальт, и вдруг почувствовала трепет Юриного тела и своего, начавшего подчиняться. Дрожание его усиливалось, и она отвечала ему — легко и искренне. И распластавшись на кровати, лишь стонала, и плыли Юрины безумные мутные глаза, словно отражение ее собственных. Когда дрожь их мелко унялась, он придавил в запястьях ее безвольно раскинутые руки. И так и лежал сверху камнем.
— Пусти. Тяжело.
— И не думай. Я пролежу так всю ночь.
— Мне больно, — она врала, поглаживая его икры.
— Не приставай. Бесполезно. Будешь лежать так. Хотя бы до утра.
Вася дождалась, когда он отключился. И как-то ловко выползла из-под. (…)
«Бедный Юрочка, а ведь тебя же никто никогда не обманывал ночью. Либо ты платил хорошо, либо любили тебя». Вася оделась. Заглянула в скворцовский бумажник, взяла пятьсот долларов. Завернулась в шарф и тихо выползла в коридор. Надо было миновать Максима. Это было самое неприятное, но ей удалось. В максимовской комнате было тихо. Она выскользнула из дома, чтоб не дай бог ни с кем не столкнуться, через баню — в дверь, которую предусмотрительно сделали там для любителей выскакивать из парной в снег. Пьяные порой бывают очень сообразительными.
До ближайшей железнодорожной станции было всего километров пять. Ерунда — меньше часа ходу. Волки не выли. Страшно не было. Вася быстро шла, разбивая ботинками чуть примерзшую к асфальту грязь.
Как так могло случиться, что она, одинокая пьяная дура, сейчас маршировала по безлюдному лесу? Зачем? Шагала она, однако, бодро, чтобы не упасть и не заснуть — от безысходности. Хотя упасть и заснуть было бы сейчас, пожалуй, разумнее всего. Причем лучше в теплую постель. С другой стороны, все теплые постели куда-то подевались с глаз долой, да и глупо укладываться, они были просто вымараны идиотическим происшествием. Все рассыпалось. И причина такого мгновенного завала не вытягивалась на поверхность, она затерялась, как затерялись в темных закоулках мозга и Юра, и Масик, и она сама, как будто это были совершенно несвязанные и неблизкие друг другу люди. И Васе захотелось уничтожить себя в этом фантастическом ряду. Самостоятельно. Не дожидаясь, пока это сделает Скворцов. Хрустя молодым льдом, она продолжала двигаться и все не понимала, что ею руководило. Ею руководило ничто.
